Охота на зайца. Комедия неудачников

Сейчас 9.25. Листа–ди–Спанья начинает оживляться, из лавок вытаскивают лотки с мелким стеклянным товаром, на который не польстился бы ни один туземец из сотни; продавцы фотопленки обслуживают первых носителей «никонов», уже оттаивают колбаски, а в забегаловках вывешивают меню turistico — дешевые блюда по страшно дорогой цене. У себя в кармане я ощущаю маленький рулончик — всего тридцать тысяч лир, остаток от прошлого рейса. Щедрые чаевые за то, что послужил переводчиком в разговоре между японкой, говорящей по–английски, и итальянцем, говорящим только по–итальянски. Этого хватит, чтобы купить какой–нибудь маленький подарок моей подружке, если, конечно, автохтоны меня не слишком облапошат. Эй, вы, купцы венецианские, знайте все, я не турист, я из приграничья, я сам здесь для того, чтобы вам туристов поставлять. И вы не заморочите мне голову вашим квадроязычным мульти–сервисом.

Как только подумаешь, что в двух шагах отсюда тонет Дворец дожей… Хочется при этом присутствовать. Сколько раз я бродил по голубоватому лабиринту, пытаясь избежать тупиков, обрывающихся в море!

Так и есть, я уже в самом конце Листа–ди–Спанья. А куда теперь? Я отлично знаю дорогу до Сан–Марко, надо пройти через мост Риальто, но больше не помню ни одного названия улицы.

Иду туда, ведомый чутьем, как не слишком любопытный проводник, постоянно откладывающий на потом более детальное изучение города, о котором его просят рассказать всякий раз, когда он оттуда возвращается. Вечные прохожие — вот кто мы такие.

*

Я дотащился до площади Святого Марка и удостоверился, что все на месте: Базилика, Золотой Лев, башня с часами, Флориан…

А теперь?..

Возвращаться?

Эта идея кажется мне превосходной. Отложим до следующего раза посещение Мурано, Бурано, Торчелло, Академии и прочих обязательных для осмотра достопримечательностей. Даже если следующего раза не будет. Сейчас я направляюсь к Пепе.

Белое вино, крошечные треугольные бутербродики с рыбой — tramezzini, пожилые венецианцы, играющие в скопу до самого вечера, дневные газеты, которые посетители передают друг другу. Мы с Ришаром торчим тут часами, он играет, я читаю, оба изучаем венецианский язык, беседуя с официантом, который в основном занят тем, что отгоняет заблудившихся туристов. Он щеголяет великолепной белокурой шевелюрой с серебристым отливом — наше единственное верное доказательство, что знаменитая венецианская белокурость и в самом деле существует. Это рядом с бывшим гетто, я могу дойти туда хоть с закрытыми глазами. Ришар сидит за дальним столом, лицом к одному завсегдатаю, Тренгоне, с которым я низко раскланиваюсь. Тот поднимает на меня глаза, кладет карты и, обняв, трижды слюняво чмокает в щеки. Все это потому, что как–то раз, год назад, я привез для его дочери французские книги, которые трудно было раздобыть в Италии.

— Антонио! Лучше к нам приезжай почаще, чем таскаться к этим флорентийцам.

— Это не от меня зависит, — вру я. — Как тут ваша игра?

— Аааа… Рикардо сегодня не везет…

— Это мы еще посмотрим, — отзывается мой коллега.

Пепе приносит мне непременный стакан белого вина. Ришар кладет четверку мечей.[28] Жестом я прошу какую–то маленькую девочку передать мне газету, лежащую рядом с ней. Тренгоне торжествующе замахивается и бьет четверкой кубков. Ришар смеется, складывая пальцы рожками. Пепе представляет мне девочку, — оказывается, это его внучка. Старый завсегдатай склоняется над картами с глубокомысленным видом и слегка хлопает Ришара по затылку, говоря: «Ты не мог быть повнимательнее, верхогляд?» Я отхлебнул глоток вина. Потом оглядел зал. Медленно.

Именно в этот момент я понял, что заберу соню с собой в Париж.

По двум причинам. Во–первых, потому, что он единственный свидетель всей этой истории, единственный человек, который может подтвердить то, что произошло. Он злится на Брандебурга еще больше, чем я, так что вполне способен сказать, что в Милане произошел несчастный случай. Мне больше никак нельзя отпускать его от себя. Пока умолчу о том, что мне рассказал Брандебург, а главное, об этой отрезанной руке. В Париже видно будет. Отныне я так же нуждаюсь в соне, как и он во мне.

Есть и другая причина. И она мне кажется еще более важной, чем первая. Она касается только меня, Антуана, того, кто собирается вскоре изменить свою жизнь и поэтому никогда не сможет ни на что всерьез рассчитывать, если оставит позади себя запах угрызений совести.

*

Партия закончена, мой друг в отчаянии. Газета меня по–настоящему не заинтересовала, так что я выпил еще вина, светлого, словно родниковая вода. Уходя, мы пообещали вернуться так скоро, как только нам позволят в Париже типы, составляющие график. Тренгоне поцеловал меня, без сомнения, в последний раз. Странно, я подумал, что такие же шапочные знакомства есть у меня и в Риме, и во Флоренции — чуточку тепла и непосредственности. Не знаю, почему это пришло мне на ум, но я покинул их, унося это в глубине сердца.

*

— Есть хочешь, Антуан?

— Нет, но надо купить жратвы для моего зайца.