Охота на зайца. Комедия неудачников

Аккуратный. Скромный. Отнюдь не бесконечный. Все его очертания можно охватить одним взглядом, не поворачивая головы. Он кончается у подножия холма. Подпорки у лозы прямые, гроздья, хоть пока и зелены, уже вполне заметны. Неподалеку какое–то строение, напоминающее старый амбар. И разумеется, никакого забора, огораживающего все это. Хотя кому они понадобятся, в конце–то концов, эти четыре неогороженных гектара земли, которые можно окинуть одним взглядом и обойти за одну короткую прогулку. Если ты сюда явился не специально, не ради них, ты их даже не заметишь. К тому же виноградник окружен хлебным полем, гораздо более обширным, чем он сам. Сколько же нужно человек, чтобы его возделывать? Два–три, не больше. Подхожу к амбару, стараясь не ступать по земле, словно забочусь о ней больше, чем о собственной обуви. Амбар даже не закрыт. Внутри давильня, кой–какой инвентарь да несколько бочек, очевидно пустых. Так ли ужасно это вино, как о нем говорят? Это ж надо умудриться делать плохое вино при таком ландшафте и таком солнце. И почему никто не попытался его улучшить и сделать из него что–нибудь приличное? Ведь, как мне кажется, имея хоть немного желания, немного денег и немного знаний, можно даже уксус преобразовать во что–то удобоваримое. При этом сам себя я ощущаю чужаком, вторгшимся в чужие владения, которого местные поселяне вот–вот шуганут выстрелами из ружей и сдадут карабинерам. Хотя я тут нахожусь на самых законных основаниях. Можно сказать, у себя дома, со всеми необходимыми бумажками на руках, чтобы доказать это. Войдя в амбар, я обнаруживаю посреди вороха соломы закупоренную бочку, от которой исходит кислый винный дух и которая кажется мне полной доверху. Хочу отпить из нее хоть глоточек, но не знаю, как за это взяться, не расплескав половину содержимого на землю. Вижу неподалеку черпак, молоток и большой плоский камень. Для начала надо поставить бочку вертикально, а она, похоже, весит целый центнер.

Но в тот самый момент, когда я к ней приближаюсь, вдруг раздается какое–то замогильное урчание. Хриплый вой, который отзывается эхом в каждом углу.

И я с перепугу крысиной трусцой спешу назад. Вопль повторяется еще раза два и переходит в утробное рычание. В нечто такое, в чем с трудом угадывается человеческий голос. Но я все–таки сумел уловить пару невнятных слов.

— Сhi 'e!!!Сhi 'e? Сhi 'e?

Если это «что–то» спрашивает, кто я такой, значит, оно не такое уж страшное. Вернувшись к бочке, я обнаружил там чью–то маленькую толстощекую башку с кругленькими черными очками на носу и всю лоснящуюся от выпитого вина. Дородное тело оставалось погребенным под соломой. В общем, какой–то малый лежит, распластавшись на земле меж двух пустых бутылей. Хотя одна из них еще полна на четверть и находится в пределах досягаемости от его ротового отверстия. Похоже, он как раз прикладывался к ней, когда я его спугнул. Пытаюсь перехватить взгляд незнакомца, но смешные круглые очки совершенно непроницаемы. Он слегка приподнимается, но на ноги не встает. Он космат, зарос грязной бородой, одет в дурацкую куртку и гнусные опорки. Никогда бы не подумал, что тут тоже водятся бомжи. Он проделывает серию неудачных движений, чтобы встать, нашарить что–то под соломой и, главное, посмотреть в мою сторону. Наконец понимаю, что он мертвецки пьян, и тут–то он натыкается коленками на какую–то невидимую вещь, и та издает негромкое дребезжание — несколько фальшивых нот. Он разражается хохотом, шарит по земле и вытаскивает эту тренькающую штуку. Банджо. Положив его к себе на колени, он пялится в мою сторону, широко разинув рот, совершенно счастливый. Потом улыбается в пустоту растерянно и печально. У меня такое впечатление, что он глядит не на меня, а мимо, промахнувшись на добрых три метра.

— Меня зовут Антонио Польсинелли.

— Отродясь не слыхал такого имени, синьор. Но это неважно. Так даже лучше! Вы тут проездом?

— Да.

— Тем лучше!

Он царапнул струны и сказал:

— Вы такого никогда не слыхали. Я вам сейчас сыграю кусочек. Я это сам сочинил. Кусочек всей моей жизни, вот что это такое. Это такая песня. Грустная вещь. Называется: «Как я цвета покупал».

Слегка наклонив бутыль, он целые литры вина расплескал по земле, а потом затянул свою песню:

Хлебное поле черно,

Дневное небо черно, ночное тоже.

Как–то грустно, все видеть в черном.

Ветер, солнце и дождь.

Пошел я на рынок, чтобы купить цвета,

Но торговец сказал: давай–ка плати!

А деньги цвета какого? Я даже это не знаю.

Однажды пришел человек,

Он тоже был черен.

И он мне сказал:

Ты скоро увидишь все золотым.

Я бы все свои гроши отдал за одну радугу.

Но он умер.

А я, чтоб утешиться, начал петь и играть.

И прохожие по доброте кидали мне мелочь.

Тогда, чтобы забыть черноту

И остальное.

Пошел я на рынок, чтоб напиться вина.

Но торговец сказал:

Красного нет, выпей белого.

Какая разница такому слепому, как ты,

Какого цвета бутылка…

Вдруг в амбаре прогремел выстрел, вновь исторгнув у меня возглас удивления.

Слепой умолк, напряженно застыв на коленях. Мне даже показалось, что он ранен.