А я люблю
Сияние перед нами теперь обрело более четкую форму – оно превратилось в колонну бело-золотого света, которая будто поднимается выше неба. Я могла бы дотронуться до нее, всего лишь протянув руку. Я уже начинаю движение, но тут…
– Адия!
Покой нарушает новый голос – полный страха, – и я отвожу взгляд от сияния. Рука Дакари крепче сжимает мою, но я высвобождаю пальцы и осматриваю поляну перед нами. Наконец я замечаю худого мальчишку в грязной тунике. Его короткие дреды спутаны после сна, он стоит в нескольких метрах от нас, спиной к городу, согнув колени, будто только что бежал. Я не видела, как он появился, и не знаю, как долго он уже здесь. Его глаза широко распахнуты от ужаса. Он знает меня, а я знаю его.
Тао.
– Адия. – Лучший друг не называет меня Певчей птичкой – он использует мое настоящее имя. Его голос звучит хрипло, отчаянно. – Пожалуйста, не касайся его. Это… это опасно.
Тао тоже любит меня, и в каком-то смысле это взаимно. Он умный, веселый и добрый. Всю жизнь он был мне как брат. Мне неприятно причинять ему боль. Мне неприятно, что мы с ним уже некоторое время не разговариваем.
– Я… – Что-то сдавливает мне горло, и слова Тао отдаются эхом в пространстве между нами.
Я понимаю, что могу, – и
– Прости.
Слова вырываются на волю, но внезапно их поглощает рев сияния. Колонна становится больше и громче, она заглушает ответ Тао. Я вижу, как сияние подсвечивает его лицо, слезы на щеках, и пытаюсь приглушить боль в груди. Мой друг знает, что я сделала выбор. Возможно, сейчас это уже не важно, но я надеюсь, что однажды он простит меня.
Я снова закрываю глаза, когда пальцы касаются ближайших частиц сияния. На этот раз, отвечая на прикосновение, они охотно, стремительно скользят по венам. Когда они поглощают меня, мои глаза широко открываются, это настолько потрясающе и восхитительно, что я едва осознаю боль, – а потом становится уже слишком поздно.
Часть I. Если лев рычит, он не набросится
Глава 1. В хорошем настроении
В хижине пахло смертью.
От этого запаха – зловонного и одновременно болезненно-сладкого, густо повисшего в воздухе на закате, – у Коффи с каждым вдохом кружилась голова. С того момента, как она пошевелилась последний раз, прошла четверть часа: ноги занемели, а во рту пересохло. То и дело живот скручивало, и ее подташнивало. Но это не важно: она оставалась неподвижной, как камень. Она не отрывала взгляд от того, что лежало на неровном земляном полу примерно в метре от нее, – от жертвы.
Мальчика звали Сахель. Коффи работала с ним в Ночном зоопарке не слишком долго, но она узнала его безбородое лицо цвета красного дерева, как и ее собственное, обрамленное густыми черными кудрями. Когда он еще был жив, у него была кривая улыбка и отвратительно громкий смех, похожий на ослиный рев. В смерти эти черты его покинули. Она изучила его худощавую фигуру. По традициям народа джеде большая часть его тела была скрыта саваном, но засохшая кровь по-прежнему кое-где пятнала белую льняную ткань – следы жестоких ран. Коффи не видела их, но знала, что они там – следы когтей, следы
Она будто наяву услышала крик.
Дрожь пробрала ее, несмотря на душную жару. Если слухи, которые она слышала раньше, правдивы, смерть Сахеля не была ни быстрой, ни безболезненной.
– Коф.