Охота Полуночника

Граса объяснила, что, смешивая три основных цвета с белым, можно получить все остальные цвета. Пока я слушал, Луна принесла кисточки и поднос с папье-маше с узорами в виде тюльпанов и велела мне отнести это домой.

— Попробуй только это запачкать, я тебе в нос воска налью! — предупредила она меня.

Выходя из их дома, я спросил, где они достали плитку с тритоном. Граса сообщила, что ее сделал их знакомый гончар, сеньор Жильберто.

Граса посмотрела на Луну; та сурово поджала губы. Не знаю, почему подобное выражение лица можно было истолковать как разрешение, но Граса погладила меня по голове и сказала:

— Ладно, бери ее себе.

— Себе?

Она поцеловала меня в лоб и осторожно положила плитку мне на поднос.

— Всегда окружай себя красивыми вещами, Джон, и все будет хорошо.

Держа поднос одной рукой, я легко открыл дверь нашего дома, и на цыпочках прокрался внутрь. Мама стояла перед зеркалом, расчесывая свои длинные каштановые волосы, которые роскошными локонами падали на ее лицо — она делала это каждое утро. На ней было синее платье, плотно простроченное ниже груди и свободно ниспадающее до пола. Она была босой. На миг мне показалось, что я еще могу остаться незамеченным. Будь я осторожнее, то я бы отошел назад и проскользнул мимо нее наверх. Но разделив волосы на пробор, мама поймала мой испуганный взгляд, и все мое мужество пропало.

— Доброе утро, Джон, — сказала она.

Назревала ссора.

— Я только вышел на минутку, убедиться, что сегодня будет солнечная погода.

Она подозрительно посмотрела на мой поднос.

— Я просто зашел к оливковым сестрам, — смутился я. — Они пригласили меня на чай и одолжили мне кое-что.

— Луна и Граса пригласили тебя на чай в семь часов утра? — недоверчиво уточнила мама. — Джон, ты считаешь меня сумасшедшей или думаешь, что я не беспокоюсь за тебя. Или ты испытываешь мое терпение? А теперь будь любезен, скажи мне, что ты держишь в руках?

— Краски. Мы с Даниэлем собираемся рисовать.

— Что именно?

— Раскрасить несколько сделанных им масок, — соврал я.

— Правда? — Мама подошла ко мне и взяла одну из чашек. Она заглянула в нее и даже понюхала содержимое. Довольная тем, что я не соврал, она сказала:

— А теперь послушай меня: ни в коем случае не пей это. Наверняка, они ядовиты.

Я разгневанно посмотрел на нее, поскольку мне никогда бы не пришло в голову выпить эту смесь.

— Обещай мне, — сказала она, погрозив пальцем.

— Мама, ты принимаешь меня за полного идиота?

Нисколько не смутившись, она ответила:

— Конечно, нет, дорогой, даже и в мыслях не было. Мы все прекрасно знаем, какой ты умница. Но должна сказать, что у тебя налицо дар имитатора, и если посмотреть на вещи критически, то время от времени ты замечательно прикидываешься идиотом.

Глава 4

После обеда мы с мамой попрощались с отцом; он уезжал в верховья реки в свою очередную двухнедельную поездку, чтобы замерить земли для Дуэрской винодельческой компании. Желая утешить меня, он сказал:

— Скоро, сынок, у нас будет собственный виноградник, и нам не о чем будет грустить.

Наклонившись, он шепнул мне на ухо, что снова поговорил с мамой по поводу собаки, и вроде бы она начала сдаваться. К тому же, его отсутствие, без сомнения, сказывается на ее чувствах, и мама становится уступчивее. Я крепко обнял его. Будь моя воля, я бы растворился в нем всей своей малозначительной личностью.

Мы с мамой махали отцу, пока он быстро шел вниз по улице, мамина рука подрагивала на моей. Она смахнула слезу и шепотом, обращаясь к самой себе, произнесла фразу, которая удивила и встревожила меня:

— Эта жизнь убивает меня.

В 1800 году птичий рынок был не так хорошо обустроен, как сейчас: он представлял собой единый ряд всего из одиннадцати деревянных беспорядочно разбросанных прилавков. Мы пришли туда с Даниэлем во вторник. На каждом прилавке было от десяти до тридцати клеток, некоторые стояли на земле, другие — на столах. Клетки были сделаны из ивовых прутьев, тростника, ржавого железа, проволочной сетки, и одна, где томился золотой фазан, была из позолоченного стекла. Крупные птицы — соколы, белые и серые цапли, вороны — сидели в клетках по одному, а мелкие — крапивники, трясогузки и другие пичуги — размещались целыми стаями. В тот день я насчитал семнадцать европейских щеглов, безысходно томящихся в одной клетке длиной с мою руку, а в высоту и ширину — не больше мужской ладони.

Но самым ужасном было то, что в некоторых клетках, стоявших на солнце, было мало или совсем не было воды. Небольшой попугай с изумрудным оперением, который видимо уже долго содержался в подобных условиях, безжизненно лежал на дне клетки, а над головой его жужжали мухи.

Я подумал, как хорошо, что эти создания не могут читать мысли посетителей рынка, которые думали о том, как будут смотреться красные, розовые и желтые перья на их шляпах.