Охота Полуночника

Я, Виолетта и Даниэль продолжали существовать порознь всю осень 1801 года. Мой друг почти не появлялся дома, и я уже устал вытаскивать его из кабаков. Даже по субботам, прежде чем идти со мной к Виолетте, он пропускал стаканчик. Он забросил наши уроки рисования, но я по-прежнему с удовольствием посещал оливковых сестер по пятницам после полудня.

Наши несчастья достигли своей высшей точки после возвращения приемного отца Даниэля в феврале 1802 года. Февраль в тот год выдался очень холодным и дождливым. Мне было почти одиннадцать, и мне уже наскучили птичьи голоса и многие другие вещи, в том числе и дикие перепады в настроении Даниэля. Что же касается ночных посещений Виолетты, то они причиняли мне только беспокойство, поскольку она отказывалась обсуждать свое положение.

Отец Даниэля вернулся в Порту, поскольку на Ньюфаундленде его отношения с женщиной, которая была наполовину француженкой, наполовину индианкой, породили слишком много толков. Он легко принял решение: просто нанялся на первый корабль, идущий до Португалии, и только его и видели.

Конечно, Даниэль знал об этом.

Сеньор Карлос, так звали отца Даниэля, настоял на его возвращении домой. И несмотря на все мольбы и подкупы сеньоры Беатрис, он не отказался от родительских прав, полученных им, когда они взяли ребенка на воспитание у дочери прачки. Он даже пригрозил подать в суд, если она продолжит укрывать от него мальчика, намекнув, что судьям вряд ли понравится ее еврейское происхождение. Более того, он твердо решил взять Даниэля с собой, когда в следующий раз выйдет в море.

Я помню, в день, когда Даниэль покинул ее дом, сеньора Беатрис пришла к нам домой и принесла маленькие портреты своей дочери. Когда мама вышла заварить чай и оставила нас одних, сеньора Беатрис ткнула скрюченным пальцем в изображение любимой дочери и прошептала:

— Мы снова потеряли его, Тереза, мы потеряли нашего Даниэля…

Она посмотрела на меня, будто извиняясь, и вздрогнула.

— Какая я глупая, Джон. Я думала, что обманула судьбу, искупив наше предательство в отношении мальчика. Но женщины бессильны перед жестокостью мужчин; рано или поздно он должен был прийти и предъявить свои права на мальчика.

Однажды, когда Даниэль уже перетащил пожитки к себе домой, я увидел, как он делает вид, словно собирается метнуть нож в спину отца.

— Я бы с удовольствием сделал это, но даже его смерть не освободит меня, — объяснил он.

Оставив нападки на отца, мой друг взял деревянную дощечку, на которой он вырезал морды волков, лис и других обитателей леса. Немного поработав, он показал мне ее. Ни у одного зверя не было глаз. Когда я попросил разрешения взглянуть поближе, он размахнулся и швырнул доску в реку. Он лукаво подвигал бровями и ухмыльнулся. Он пытался сделать вид, что это — всего лишь игра, но я знал его лучше, чем он думал. Я сказал:

— Тебе следовало закончить ее… Теперь они никогда не смогут видеть.

Даниэль покачал головой.

— Мне нечего заканчивать. Все, что я знал, теперь прошло.

Отец Даниэля решил, что не имеет смысла держать дом пустым, уезжая, возможно, на много лет, поэтому через два месяца после приезда он продал его кузнецу с Вила-ду-Конде, и тот переехал уже первого мая. Продав дом, сеньор Карлос купил Даниэлю кожаный чемодан, нож из английской стали, перчатки из овчины, пару ботинок на меху и шерстяную накидку с капюшоном.

— В Ньюфаундленде холодно уже в октябре, — объяснил он.

Вряд ли перспектива уехать на холодный остров была соблазнительной для мальчишки, который за всю свою жизнь ни разу не носил теплую куртку, хотя, по утверждению самого Даниэля, он был очень рад, что наконец-то сможет зарабатывать деньги, достойные мужчины. Сама мысль остаться в Порту после отъезда отца вызывала у него усмешку. Он называл бабушку тяжким бременем, а про Виолетту говорил, что не стоит тратить на нее время. Всякий, кто не знал об его артистических способностях, мог подумать, что мальчишка жаждет путешествий.

Сейчас я понимаю, что он просто старался убедить нас, что не падает духом. Сколько раз с тех пор я желал бросить ему спасительный канат, потому что я мог это сделать; я умел красиво говорить и без труда мог убедить его оказать сопротивление приемному отцу. Но я недооценил свой дар убеждения и не видел многих вещей вокруг — совсем как те слепые фигурки, вырезанные моим другом.

Последний день пребывания Даниэля в Порту наступил быстро. Двадцать седьмого апреля, за четыре дня до его отъезда, я и Даниэль уныло отправились на Новую площадь, чтобы назначить Виолетте последнее свидание. Она была такой тощей, что напоминала скелет, а ее некогда прекрасные глаза были полны скорби.

— Я пришел… Я пришел попрощаться, — произнес Даниэль.

В его взгляде было столько невысказанных чувств, что я даже испугался, как бы он не лишился сознания.

— Так прощайся, — резко ответила она, утирая нос рукавом.

— Пожалуйста, Виолетта, приди к моему дому после полуночи, — попросил я. — Я угощу тебя пирогом, оставшимся с моего дня рождения. Прошу тебя, мы так соскучились…

Она бросила на меня испепеляющий взгляд и ответила: