Охота Полуночника

— Ее же били, — закричал я. — Глаз у нее заплыл На лице большой кровоподтек. Неужели вы не видели? Разве так можно поступать? Этот человек, он… он — проклятый трус. — Последние слова я сказал по-английски; так мой отец называл подлых негодяев, и я не смог вспомнить на португальском выражения, равнозначного этому.

Судя по взгляду, Тьяго не понял меня, и я стал лихорадочно подыскивать подходящие слова на португальском. Но он схватил меня за руку, не желая даже слушать.

— Пойдем, сынок, я отведу тебя к матери, — сказал он. Глаза его горели праведным гневом.

— Если вы не отпустите меня… — закричал я.

— То что будет? — засмеялся он.

Я подумал, не пнуть ли его в то место, где неприлично топорщилась ткань на рваных брюках, но понимал, что это не даст мне ничего, кроме новых проблем.

— Смейтесь надо мной, если хотите, — заявил я весь дрожа и пытаясь подражать голосу отца, — но если вы не оставите в покое этого парня…

К сожалению, из-за юного возраста, я не знал, как лучше закончить столь дерзкую фразу. К тому же я до сих пор не высвободил свою руку из грубой хватки Тьяго.

Однако, благодаря Даниэлю, завершения этой угрозы не понадобилось. Поднявшись, он метнул камень прямо во властное лицо Тьяго, хотя и с меньшей силой, чтобы тот смог уклониться.

Кровельщик пригнулся и ослабил хватку.

— Быстрей! — крикнул мне Даниэль, яростно размахивая руками. — Закрой свою чертову пасть и беги, маленькая серая мышь! Ты — свободен!

Глава 2

Иногда мне кажется, что надежда не существует в природе обособленно; она, подобно эфиру, наполняет нас в момент рождения.

В последнее время я даже пришел к неутешительному выводу, что природа дает нам руки и ноги, глаза и уши, чтобы мы были верными слугами этого бескрайнего тумана надежды, и словно искусные алхимики, воплощали его, насколько это возможно, в осязаемую действительность, придавали ему форму и влияние. Когда я освободился от хватки Тьяго, я служил надежде так беззаветно, как только позволяло мне мое юное сердце. Я мчался по улице, переполненный дикой радостью, не обращая внимания на брань позади, желая лишь подружиться с дерзким парнем, который мне помог.

Я нагнал Даниэля за городскими воротами.

— Зачем ты преследуешь меня, каральо? — раздраженно воскликнул он.

Каральо — грубое название мужского полового органа. Многие жители Порту часто заканчивают фразы подобными ругательствами.

Не зная, что сказать, я с несчастным видом плелся позади него. Наконец я пробормотал, что хотел бы поблагодарить его за то, что он освободил меня от кровельщика Тьяго.

— Ты странная маленькая мышь, — произнес он.

— Нет, — обиженно ответил я, не сознавая, насколько он прав.

Затем он продолжил нараспев:

— Esquisito e pequenito, corajoso e faladoso…

Этот стишок относился ко мне и означал примерно следующее: «странный да маленький, отважный да удаленький». Последнее португальское слово, faladoso, он, очевидно, придумал сам.

В тот момент я подумал, что он, наверное, неглуп. Он хитро улыбнулся мне, показав язык. Один клык у него отсутствовал, что делало его немного похожим на сумасшедшего. Я тогда не слышал о Шекспире, но легко могу представить, что Пака сыграл актер, обладающий характером Даниэля.

Позже он рассказал мне о своем отце, рыбаке, живущем на острове Ньюфаундленд. Парень собирался присоединиться к нему в море через два года, когда ему исполнится четырнадцать. Он рассказал про свою мать, швею в магазине дамского платья на Руа-дуж-Инглезес, одной из самых шикарных улиц нашего города.

— Она шьет вещи для жен самых богатых торговцев города, — похвастался он.

Почувствовав мои сомнения, поскольку это звучало неправдоподобно, учитывая состояние одежды, которая была на нем, он добавил уверенным тоном:

— Однажды мама сшила платье для королевы Марии. Длинное, пурпурное, все в кружевах… Ты никогда не видел столько ткани. Черт, в него бы влезли две или три коровы!

Я хотел побольше узнать о королеве Марии и стаде коров, но он прервал мои вопросы, указав на свой дом, заросшую мхом лачугу на узкой темной улочке у реки. Дикие заросли жимолости подбирались вплотную к фасаду и возвышались над плоской крышей; над благоухающими цветами вились пчелы.

Даниэль достал из кармана ключ. Мы вошли в крошечную квадратную комнату, от стены до стены было не больше пяти шагов взрослого мужчины. Потолок провис в центре и был покрыт рыхлой черной плесенью, издававшей гнилой неприятный запах. Я испугался, что нас погребет здесь заживо, но Даниэль втолкнул меня внутрь.

Пол, облицованный потрескавшейся плиткой, до камина покрывал выцветший ковер с цветочным узором. Перед камином стоял деревянный таз, в котором плавали кудрявые листы бурокочанной капусты.

Мое внимание привлекло гранитное распятие над очагом. Лик Спасителя был закрашен жуткой смесью красок. Я никогда не спрашивал Даниэля, кто это сделал, но сейчас я думаю, что, вероятно, это был он сам. Мы не держали дома ни креста, ни четок: отец не признавал ничего, связанного с христианством, считая религию полным суеверием.