Охота Сорни-Най [журнальный вариант]

Раздавленное тело студента остывало на подкрашенном синими сумерками снегу, а Юра изо всех сил все ковылял куда-то, выдергивал ноги, снова втыкал их в крошащийся наст, потом слой снега уплотнился и идти стало легче. Юра почувствовал дикий, сковывающий движения холод, который проникал все глубже под тонкую одежду. Казалось, что температура стала сильно понижаться, как будто кто-то специально замораживал злосчастную поляну, убивал тех, кто еще оставался в живых. Кожу на лице страшно стянуло от мороза, Юра с трудом двигал руками и ногами. В конце концов идти стало невозможно; страшная слабость расползлась по телу, ноги подкосились, и он упал. В глазах появилось смутное ощущение света; расползались разноцветные круги, и летали пятна, через них проступали очертания далекого дерева, палатки, до которой было около пятисот метров. Юра почувствовал слабый прилив сил и попытался ползти, втыкая пальцы в крошащийся льдинками наст, раня до крови кожу, ссаживая ногти. Он полз и полз, а холод становился все крепче, все злее, и Юре казалось, что он плывет в расплавленном свинце, который уничтожает, объедает его тело до самых костей. Но жажда жизни принуждала его двигаться, продвигаться на жалкие сантиметры, преодолевать мучения, чтобы доползти до палатки, где можно обрести спасение. Это жалкое подобие дома несет в себе избавление, там есть теплые, толстые спальные мешки, одеяла, меховые куртки, которыми можно укутать свое измученное морозом тело, есть валенки, в них он засунет эти непокорные обрубки, когда-то бывшие его ногами. Он может разжечь примус и обхватить его раскаленное тельце ладонями, он почувствует, как живительное тепло растекается по его рукам, ногам, достигает груди, где из последних сил уже не бьется, а как-то трепещет сердце. А потом он поедет на юг, вот что он сделает. Он поедет в Крым, куда-нибудь в Ялту или Феодосию, там очень тепло и всегда светит горячее, жгучее солнце. Нет, купаться в море Юра не будет, это очень опасно, вода может оказаться холодной; он будет принимать горячие ванны, в которых можно развалиться всем разваренным телом, вытянуть ноги, руки, покойно положить голову… Юра подтягивался все слабее и слабее. Пальцы на руках давно были обморожены, а ступни не могли даже упираться в снег — студент давно не чувствовал их. Он блаженно улыбался своим мыслям и вдруг на миг пришел в себя: окружающий его мороз и пустынное заснеженное пространство, на котором валялись трупы друзей-однокашников, показались ему такими невыносимо-ужасными, что он хрипло закричал. Юра вытянулся в последнем усилии и умер. Его мертвые пальцы по-прежнему впивались в снег, а на лице так и осталась гримаса безысходного ужаса.

Через некоторое время настала странная тишина, которая показалась еще более зловещей. Почти потерявшие зрение от яркой, невыносимо яркой вспышки огненного шара, под кедром тряслись от холода Рая, Егор, Руслан и Феликс Коротич. Неподалеку лежал изуродованный труп Степана Зверева. Егор, совершенно белый от невыносимого мороза — было около тридцати градусов, — обратился к Феликсу:

— Если мы не разожжем костер, мы замерзнем насмерть. Я почти ничего не вижу; от кедра отходить не будем, иначе потеряемся и точно сдохнем. Давай поддержи меня, я попытаюсь поломать ветки кедра. Мы их подожжем и согреемся у костра.

Егор едва мог разлеплять онемевшие губы, слова звучали тихо и хрипло, но Феликс внимательно слушал приказы Егора. Он испытывал тяжелые физические мучения, но что-то внутри него словно оборвалось, какая-то туго натянутая струна словно лопнула, и это принесло освобождение. Он испытывал что-то похожее на опьянение, голова кружилась, но привычная свинцовая тяжесть из нее ушла безвозвратно. Феликс был нравственно готов к смерти; он, в отличие от своих товарищей, не видел в ней ничего ужасного. Оказывается, все эти годы он не жил, а умирал, как бы находился в состоянии тяжелой болезни, из которой не было выхода и освобождения. Когда-то он читал старую, потрепанную книжку с изображением худого веселого парня и толстяка на ослике, “Легенду об Уленшпигеле”. Там была сумасшедшая колдунья, замученная инквизиторами. У нее тоже все время болела голова; она то и дело кричала: “Пробейте дыру, выпустите душу!” Вот у Феликса и было чувство, как будто кто-то пробил дыру и выпустил тот темный, вязкий, сгустившийся пар души из-под многострадального черепа. Он был пуст и легок, как отвязавшийся воздушный шар. Поэтому он улыбнулся и невидящими глазами уставился в черноту. Егор обратился к Руслану и Рае:

— Нужно снять со Степана одежду. Ему она теперь ни к чему, а Рае пригодится. Постарайтесь дотянуться до Степана; пусть Рая держит тебя за ногу, а ты сними с него свитер, понял?