Охота Сорни-Най [журнальный вариант]

Егор Дятлов немного ревниво следил за поведением Степана Зверева, в глубине души опасаясь, что старший товарищ может незаметно взять власть в свои руки, а его, Егора, отодвинуть на второй план. Слишком много надежд возлагал Егор на этот поход, поэтому он никак не смог бы смириться с главенством какого-то приблудного туриста, пусть и старшего годами. Конечно, благодаря Степану ребятам разрешили взять с собой два отличных охотничьих ружья и патроны, которые, понятно, будут использованы все до одного — кому не хочется пострелять куропаток или зайцев, чтобы почувствовать себя настоящим мужчиной-добытчиком, а потом готовить собственноручно настрелянную дичь на костре посреди леса, дикой первобытной природы… Но главным все равно назначили именно Егора, поэтому он постарается сразу показать Степану, что не уступит ему ни йоты своей власти. Егор с замиранием сердца вспомнил важный разговор, состоявшийся вчера в кабинете ректора института. Большой, кряжистый, седовласый ректор, всю жизнь отдавший устройству и работе технического института, лучшего на Урале, да и в стране, пожал Егору руку, как равному, и называл его на “Вы”, предлагая занять пост заместителя декана факультета теплофизики. Дятлов был ни жив, ни мертв от сильного волнения, он едва выдавил из себя слова благодарности и заверил, что постарается справиться с оказанным доверием. Его диссертация практически закончена, так что сразу после похода Егор будет готовиться к защите и диплома, и кандидатской работы, а пока он, возможно, лучше отдохнет и расслабится.

Егора беспокоила ситуация с матерью, которая даже не нашла сил помочь собраться в поход любимому сыну. Все ее внимание было приковано к шумам и шорохам, доносившимся из-под развороченных половиц; теперь к отвратительному запаху падали присоединились еще и звуки, издаваемые живыми огромными крысами. Мать была страшно обижена на нерасторопного сына, который никак не мог найти источник зловония, отговариваясь тем, что под полом слишком мало пространства, слишком темно и вообще, мол, там ничего нет. Она замкнулась в себе и почти перестала разговаривать с Егором, слегка раскачиваясь на своем древнем стуле, проверяя ученические тетрадки. Иногда ей казалось, что от некоторых листков, испещренных детскими каракулями, тоже припахивает, и она с возмущением на оплывшем лице принюхивалась к воображаемой вони, разгоняя ее взмахами ладони… Егор был рад, что уезжает. Он решил пока не думать о странном поведении мамы, а решить этот вопрос после возвращения: посоветоваться с доктором.

Егор снял шапку — ему стало жарко, пригладил волосы и обратился к Любе Дубининой, весело смеявшейся вместе с ребятами:

— Как самочувствие, Люба?

— Ой, отлично, Егор! — радостно ответила девушка. — И настроение замечательное. Как жаль, что это наш последний поход! В этом году все разъедемся, разбредемся, получим распределение кто куда, больше уж никогда не сможем собраться вот так, все вместе…

— Почему это? — включился в разговор Руслан Семихатко, изогнув брови. — Мы всегда, каждый год будем ходить на лыжах, до самой глубокой старости. Вот товарищ Зверев уже немолод, а тоже потянуло его походить по лесам, побродить по горам!

Степан улыбнулся, показав драгоценные зубы, и ответил Руслану:

— Я еще не старик, друзья! Я еще вам покажу класс лыжного бега по местности, вам за мной не угнаться, пощады запросите! Я ведь тертый калач, в каких только переделках на фронте не доводилось бывать; так что рано вы меня в пожилые записали…

Степан старался говорить чисто, без акцента, но в его веселой, шутливой речи все равно явно слышался кавказский говор, чуть схожий с выговором товарища Сталина, чьи выступления запомнились всем ребятам с детства. Юра Славек раздумывал о странном несоответствии кавказской речи Степана и русских имени и фамилии; Зверев вскользь сказал, что родился на Кавказе, там прошла его жизнь и потому он усвоил такое необычное произношение. Если бы среди ребят был лингвист, он живо бы вычислил, что акцент Степана вовсе не связан с горными вершинами Кавказа; что у его речи скорее среднеазиатские корни, но студенты полностью поверили старшему приятелю, каким успел стать для них веселый и разбитной Степан.

Юра Славек расчехлил гитару, приладил ремень через плечо и заиграл знакомую мелодию, ее немедленно подхватили все ребята. Это была их любимая походная песня, состоявшая из огромного количества куплетов. Песня была глупая и очень смешная, в ней рассказывалось о перипетиях неудачливых охотников, выслеживающих мамонтов в бескрайней первобытной степи. Они молятся своим каменным идолам и просят помощи у комичного шамана, такого же глупого, как и они, а в припеве повторялись слова: “Я мамонта убью, и будем жрать! Я крупного убью, и будем жрать!”, что необычайно веселило студентов, так что каждый припев сопровождался взрывами хохота. Юра отлично играл на гитаре, песни следовали одна за другой, и ребята чуть не прозевали свой поезд, который прибыл к четвертой платформе.