Охота за мыслью (заметки психиатра)

Первый рецидив был страшнее первого приступа, ибо стало очевидно, что падение не было случайным недоразумением. И опять разговоры были бесполезны, пока их не подкрепили маленькие нерассуждающие молекулы. Наступило время, когда он сам смог прочесть мне лекцию о прогностической перспективе эмоций. Он прочел ее еще двум соседям по палате, за что я ему благодарен, из его уст это прозвучало весомее (больной для больного авторитетнее самого уважаемого врача, ибо свой брат). Теперь надо было опять искать дозу и график.

По движущимся мишеням

От легких дневных успокоителей, которые наспех глотают перед ответственными выступлениями или после скандалов, до мощных тяжелых снарядов, неожиданно просветляющих психику самых, казалось, безнадежных больных…

Нет, не зря говорят о психофармакологической революции. Химией атаковали мозг испокон веков, но такого изобилия, такого могущества, такого увлечения еще никогда не было.

Облик психиатрических больниц изменился. По-настоящему невменяемо буйных теперь немного. Эпизоды возбуждения кратки, ибо химическая картечь способна в считанные минуты обуздать расходившийся Ад. Конечно, это еще не победа над болезнью, а только нокаут симптома. Еще бывают случаи опасного возбуждения вопреки всем препаратам, профессия психиатра пока сопряжена с риском, но эта опасность уже не тех масштабов, что раньше.

Но не это главное, разумеется.

Те, кого в прежние времена приходилось держать под замком в больницах, могут жить дома. Кто прежде был обречен на психическую инвалидность, ныне работают и не только не отстают социально, но и продвигаются.

Сколько таких?

Сказать «много» — значит сказать неправду.

Сказать «мало» — значит тоже сказать неправду.

Конечно, еще остается темное поле практической безнадежности, от неостановимых катастроф психического распада до мелких, злостно упорных психических болячек, однако сейчас можно уже энергично возразить тем, кто по традиции считает, что психиатрия «много объясняет, но мало помогает». Так говорят люди, незнакомые с современным положением дела. По числу неизлечимых хроников психиатрия сейчас вовсе не превосходит терапию или дерматологию, да и хирурги могут похвастаться немногим больше. Особенность психиатрии, создающая иллюзию плохой помощи, в том, что объект-то ее лечения — психика (или, по-старому, душа) — очень тонок, требования к ней несравненные. Поломки микроскопические, неуловимые, а последствия…

Как это ни парадоксально, психиатрия сейчас нередко удивительным образом помогает, не умея еще объяснить почему. Не знаю, что за болезнь, но лечить умею…

Но что значит — умею лечить?

Никакой реально мыслящий врач не питает иллюзий, будто он способен дать пациенту пилюли счастья. Хорошо уже, если между реальностью мира и химической реальностью мозга отыскивается приемлемый компромисс. Хорошо, если успокоители принимаются не после скандалов, а перед. Компромисс — всегда временный, всегда относительный.

Артист Н. лечился от бессонницы. Нашли после нескольких проб помогающий препарат и дозу. Все наладилось, выписали. Через некоторое время вернулся сильно расстроенный.

— Не могу играть. Не работают чувства.

— Вы чувствуете изменение настроения?

— Нет, все как и раньше. Но когда дело доходит до перевоплощения, не могу. Не включается что-то…

В США недавно был выпущен очередной психохимический препарат. Он многим помогал, но потом появились сообщения об опасных, не предусмотренных в инструкции осложнениях. Выяснилось, что осложнения наступали только у тех, кто включал в свой рацион сыр. Оказалось, что одна из аминокислот сыра, взаимодействуя с препаратом, образует в организме ядовитый продукт. Кто мог это предвидеть?

Приходилось наблюдать, как отмена помогавшего средства неожиданно резко улучшала психическое состояние.

Проходит какое-то время, и помогавшее лекарство оказывается недейственным, помогает же то, от чего раньше пришлось отказаться. Новая химическая ситуация в мозгу… Если бы можно было предугадать ее с той же точностью, с какой автоматическая следящая установка предсказывает ближайшие точки траектории самолета. Пока же мы, устраивая сражения молекул в мозгу, еще редко знаем, стреляем ли из пушек по воробьям или пытаемся убить дробинкой слона.

Почти несомненным становится: каждая нейронная система, имеющая свое «лицо» в организме, имеет и свою химическую индивидуальность, свое особое топливо, в основе родственное другим, но чем-то тонко отличающееся. Если адреналин — несомненный агент тревоги, страха и тоски («адреналиновая тоска»), то норадреналин, отличающийся расположением лишь одного атома, оказывается уже агентом гнева и ярости, а оба они вместе очень нужны для глобального действия систем бодрствования: не случайно многие стимуляторы химически похожи на адреналин.

Чуть ли не каждый месяц — новые препараты, плоды усилий химиков и фармацевтов, физиологов и клиницистов, а за ними стоят мучения и гибель сотен безымянных четвероногих испытателей.