Охота за мыслью (заметки психиатра)

«Это был адвокат, который чрезвычайно сильно пил. Он заболел какою-то лихорадочной болезнью, после которой развилось глубокое расстройство психической деятельности и паралич нижних конечностей. Больной был помещен в больницу, и, по его словам, через несколько месяцев паралич прошел, но с тех пор он страдает глубоким расстройством памяти, которое, впрочем, постепенно проходит. Первое время по выходе из больницы он решительно ничего не помнил из того, что делалось вокруг него: все сейчас же позабывалось им. Однако умственные способности его были настолько хороши, что он мог хорошо исполнять должность корректора одной газеты; в каждой данной строчке он мог определить все ошибки, которые в ней есть, а чтобы не терять строки, он делал последовательные отметки карандашом; не будь этих отметок, он мог бы все время читать одну и ту же строчку; место, где он жил, новых знакомых он решительно не узнавал. Когда газета, в которой он принимал участие, прекратилась, то он остался без занятия, и тогда наступили для него тяжелые времена, о которых он сохранил смутные воспоминания. Мало-помалу, однако, память понемногу восстанавливалась, и он через четыре года после начала болезни начал опять вести некоторые дела в качестве присяжного поверенного. В это время мне и пришлось его видеть в первый раз. Это был 40-летний мужчина, хорошо сложенный; признаков бывшего паралича у него не было никаких, ноги были крепки… Что же касается до памяти, то она была очень сильно расстроена. Больной с большим трудом вспоминал то, что недавно случилось. Разговор, который он вел вчера, забыт им сегодня. Вчера он занимался, разбирал бумаги данного дела, а сегодня он решительно не понимал, что это за дело, насчет чего оно и так далее. Если ему нужно что-нибудь сделать завтра, то он, ложась спать, должен написать это и поставить на видное место, иначе он и не вспомнит, что ему следовало делать. Само собою разумеется, что такое постоянное забвение всего, что с ним случается, ставит больного в положение очень тяжелое. Однако он сам заметил, что это не есть полное забвение, а только неспособность воспоминания по собственному произволу — и вот вся его хитрость идет на то, чтобы ставить себя в условия, благоприятные для воспоминания. Так, например, идет он защищать дело (впрочем, клиенты его большею частью нетребовательные люди) и когда становится на свое место, то решительно не может припомнить, о чем будет речь, хотя прочел дело накануне. Но чтобы не быть в неловком положении, он: 1) пишет себе конспектик, и, когда его читает, подробности дела восстанавливаются перед ним и 2) старается говорить так, чтобы избегать фактических подробностей, а говорит общие места, удобные во всех случаях. Он говорит, что ему удается таким образом порядочно проводить дела, тем более что, раз у него есть исходная точка, он может рассуждать правильно и приводить разумные доводы…»

Передо мной книга Сергея Сергеевича Корсакова — психиатра, который сделал для изучения памяти больше, чем кто-либо другой в мире. Он умер в 1900 году, жил только 46 лет, но успел вместе с небольшой группой сотрудников и учеников превратить русскую психиатрию из самой отсталой в Европе в сильную, добрую и богатую мыслями. История жизни Корсакова еще должна быть написана, мир и страна, сыном которой он был, еще слишком мало знают об этом гении психиатрии.

Мне повезло: пришлось разбираться в его архивах. По желтоватым истрепанным фотографиям проследил, как маленький мальчик с расплывчатыми чертами превращался в невзрачного гимназиста, потом в нескладного, слегка длинноносого студента… Ординарный врач с непримечательным лицом… Наконец, из разбежавшейся гривы волос и бороды, с внезапно открывшимся лбом — озаренный облик деятельного вдохновения. Свет мягкой стали. Никакие слова о сочетании мужества и тонкости или о сплаве воли и доброты не в состоянии передать этого впечатления. Поистине каждый в конце концов обретает тот облик, которого заслуживает. Одного взгляда на это лицо достаточно, чтобы ощутить, каким должен быть психиатр и что такое настоящая психиатрия, мозг человечности. Внезапно огромная львиная голова непосильно взгромоздилась на ставшее еще более нескладным, пополневшее тело, уже мучимое болезнью сердца.

Да, этот человек родился, чтобы стать психиатром. У него не было ни яркого голоса, ни эффектной жестикуляции, он был посредственным оратором. Вероятно, он был застенчив и в том, что принято называть личной жизнью, несчастлив, но никакой маски, никакого преодоления комплекса не ощущается в этой жизни, короткой, прямой и прозрачной. Он просто ушел в дело, вернее, просто пришел, и его пониженная самооценка, очевидно, органически перешла в сознание высокой значимости служения. Он не создал теории или не успел создать, но он был ею сам.