Охота за святым Георгием

«…Я, конечно, виноват и во всем повинюсь, когда предстану перед нашим советским судом. Но и там скажу, что тетка моя Серафима Устиновна Локтева — гадюка и зловредный паразит На теле рабоче-крестьянского класса. И не верьте, пожалуйста, ее брехне. Врет она все. Меня к вере приучала, в церковь водила. О щедрости и доброте говорила, а дома каждым что ни есть куском попрекала. Перед людьми святошей прикидывалась, а если копнуть малость — спекулянтка и валютчица моя тетка. Вот кто она!

Когда я был мальчонкой, то многого не понимал. Ну, приходили какие-то люди с узелками, сумочками, о чем-то торговались, что-то отдавали, получали деньги, а некоторые, наоборот, платили тетке, и все втихаря, шепоточком. Ну было такое, мне-то ни к чему. А как повзрослел, стал понимать. Скупает тетка золото, царские деньги, а потом продает или засылает куда-то по дорогой цене. Вот так, дорогой гражданин товарищ начальник. А в ночь, когда произошло смертоубийство, увидел я, как тетка прячет золотые монеты в иконы. Вздыхает, крестится и прячет. Вообще-то характер у меня тихий, но в ту пору не совладал с собой. Резанул тетке правду-матку в глаза… «Шпионка, — говорю. — И бога и Советскую власть обманываешь. Иуда», — говорю. Верьте мне, товарищ начальник, чтобы руку поднять, в ту пору у меня и мысли не было. Тетка первая как бешеная на меня накинулась. Стала бить чем попало. И меня клянет и всех вас, большевиков и коммунистов, на чем свет кроет. Схватил я первое, что под руку попалось, доску гладильную, как трахну! Видимо, крепко врезал, враз на пол уложил. А злость не прошла. Поколотил пару икон, забрал монеты, не все, конечно, а те, которые в этих иконах были, и убежал. Посылаю вам все, что взял. Себе ничего не оставил. Христом-богом клянусь! Да мне сейчас и ни к чему, я ведь, наверное, последние денечки доживаю. А, между прочим, тетку не жалею. Меня не ищите. Я еще денек-другой поживу на воле и сам явлюсь. А там делайте со мной, что хотите. До свидания. Валерий О р е ш к и н».

Федор Георгиевич сделал еще несколько кругов по комнате, прошел и сел за стол.

Локтева и Бухарцева. Конечно, есть сходство и в делах и в характерах. Люди разных культур, разных интересов, а роднит обеих жадность, стяжательство, чудовищный эгоизм. Да, это люди из категории тех, кто пишет с большой буквы слово «мое», и ничто их не переделает, ничто! А Орешкин и Орлов? Ограничивается ли их сходство только тем, что оба доводятся племянниками старухам?

Федор Георгиевич вспомнил, до чего же он был рад, когда суд определил меру наказания для Валерки всего один год в трудколонии. А Виктор Орлов? По какому счету он ответит? Чем объяснит и оправдает свое падение и сможет ли вообще объяснить?

Гончаров задумался, опустив голову на сжатые кулаки. Мешки возле глаз, опущенные кончики губ. Спокойный и уравновешенный полковник милиции сейчас походил на пожилого, очень усталого отца, опечаленного тревожной вестью о сыне.

И главное так всегда. Долгие годы милицейской работы не отучили Федора Георгиевича от трудной привычки «болеть». Болеть за чужие судьбы, за людей, которых кое-кто из его коллег по работе с легким сердцем относил к разряду «безнадежных». В безнадежность полковник вообще не верил. Недаром в его служебном сейфе хранилось немало писем от заключенных. И удивительное дело, в большинстве этих писем меньше всего говорилось о содеянном преступлении, о тяжести наказания…

Нет! Люди писали о планах на жизнь, советовались с полковником милиции своими заветными думками на будущее, и не было письма, на которое Федор Георгиевич не ответил бы подробно, обстоятельно, без опоздания.

Глава IX

КРАЖА

Ступай и принеси. Слышишь: душу заложи…

да что душу… украдь, а принеси!! Сухово - Кобылин, «Свадьба Кречинского»

В Москве ночи светлые. Достаточно выехать на электричке за несколько километров от города, и темнота становится гуще, плотнее, словно другая ночь пришла и осела на глухо шумящих деревьях леса, на пустынных полянах, на маленьких уличках и крышах низеньких дач.

Другая ночь, другая тишина, куда более торжественная и весомая, чем ночь в городе.

Дачный поселок, расположенный на пятьдесят третьем километре, спал. Время подходило к часу пополуночи, когда небольшая машина с погашенными фарами бесшумно, будто привидение, показалась на углу Садовой улицы. Неторопливо ныряя на ухабах, машина прошла не более тридцати метров и остановилась возле одной из дач.

— Я буду ждать здесь. — Риполл повернул голову в сторону Орлова, сидящего позади. — Ты уверен, что на даче никого нет, ни парня, ни девчонки? Смотри не напорись, скандала не оберешься.

— Уверен, уверен… — раздраженно ответил Орлов. — Что я, маленький, что ли! Настя при старушенции. У той с утра сердце прихватывает, а парень в общежитии. У них какой-то смотр сегодня. Я слышал разговор по телефону.