Извернувшись, глянула назад. Павел, прикрывая полурусалку, что-то шептал, перед ним клубилась темнота.
Рядом судорожно дрожала Ходящая.
Кто-то метался у входа, кто-то кричал, вжимаясь в стены...
Сила взметнулась пологом, накрывая зал, приглушая... боль.
Тихо рыкнув, я обернулась к сирин, беснующемуся в центре зала.
Тот... изменился.
Всего один миг, растянутый до бесконечности...
И уже на залитом кровью полу возвышается чудовище, заходящееся криком в пароксизме ярости. Алые глаза, бугрящиеся мышцами руки, длинные пальцы с хищно загнутыми когтями, изломанные изменением ноги, гребень стальных взъерошенных перьев.
Бывший сирин запрокинул морду, сейчас больше похожую на птичью, и завизжал. По спине будто теркой прошлись. Песня ярости завораживала, руки слабели, хотелось пасть в ноги русалке и подчиниться, подставляя живот под завершающий удар...
Не-эт!
Припав к полу и вздыбив шерсть на загривке, я завыла, перебивая общий ступор.
Прыжок, и клыки впились в так удачно подставленное горло наслаждающейся страхом твари.
Горечь, страсть, страх, ярость и жажда власти хлынули мне в горло. Плотная кожа неохотно поддалась клыкам, вздыбившиеся стальные перья вспороли ладони, серый плащ распахнулся огромными крыльями, расшвыривая очнувшихся нелюдей.
Кровь, кровь, кровь...
Урча, вгрызлась в горло, добираясь до позвонков.
Ос-свежает...
Нить связи натянулась, вибрируя в ритме бьющегося в груди сердца, толчками выплескивающего жидкий огонь мне в горло.
Вкус-сно...
Тело начало медленно оседать, шелестя оперением. В располосованной груди противника хрипело и клокотало. Внезапно, в последнем пароксизме ярости сирин вздрогнул, от него хлестнуло сырой силой, полоснувшей по кругу ветром, острым, как стальные клинки.
Застонав, я осела на пол, зажимая практически распотрошенный живот, рядом с грудой окровавленных перьев.
Гаснущим сознанием уловила осторожные шаги переживших всплеск бешенства сорвавшегося нелюдя. И спокойный голос Павла:
- Полагаю, это можно считать признанием вины...