Охотничье братство

Прислали нам как-то на исследование целый бензобак немецкого самолета. Неясно было, почему попадание пули в бензобак не выводит его из строя. Оказалось, что между двумя стенками бака находится специальная резина, которая набухает от действия бензина, таким образом закрывая пробоины. Попутно Митя сам исследовал бензин. Пришел с результатами анализа, радостно улыбаясь: «Алеша, они много не навоюют, у них бензин синтетический с большим количеством добавок, которые нужны им и для других целей. Я знаю — в Германии этих веществ мало!» Теперь мы знаем — немцы воевали долго, но авиационного давления разом по всему фронту не было. Может быть, здесь сказался состав бензина?

Многодневная и многолюдная охота в Сыркоиицах Ленинградской области 1956 год. Стоят слева направо: И. Тиме, И. В Селюгин, С. Я. Коротов, Д. Е. Тищенко, Е. И. и Н. Н. Урнанцены, А. А. Ливеровский, Е. Н. Фрейберг, В. А. Тиме. На переднем плане: Оля Ливеровская и Борис Ермолов. Фотография М. Калинина.

Митя сильно ослаб от голода и однажды сказал мне: «Научную работу вести невозможно: в холодильники Либиха воду подаем вручную из ведер, с электричеством все время перебои. Остались только технические анализы. Я простаиваю. Мои мозги не используются. Хочу уехать. Зарплату мою пошли в Казань доктору».

Больного, слабого, его перевезли через Ладогу.

Сначала он попал в Архангельск, затем работал в Москве, в ЦНИИЛХИ, директором по науке. Помог наладить там производство взрывчатки, необходимой для фронта, разработал технологию получения антифриза для танков из древесной пирогенной смолы.

В 1944 году Дмитрий Вячеславович вернулся в Ленинград. Снова мы работали и охотились — конечно, вместе. После военного перерыва вся наша компания, кто остался, с какой-то особенной страстью возобновила совместные выезды на охоту. У некоторых появились автомашины. Это облегчало провоз собак, хотя тогда на железных дорогах таких драконовских законов не было.

Собирались большими и малыми компаниями, но была одна охота, на которую мы с Митей ездили только вдвоем — в последних числах сентября на утиный пролет на Ладогу.

В Шлиссельбурге с невского парохода пересаживались на канальский и оказывались в старинном и уютном мире: отдельная каютка, маленький салон, неторопливое постукивание машины. Старик-официант готов хоть всю ночь поить чаем. Пароходик шел невероятно медленно: если кто опаздывал к отвалу, можно было пробежать по тропке вдоль канала и поспеть к пароходу на следующей пристани. В моих дневниках сохранилось описание одной их таких поездок. Приведу эту запись почти полностью.

«По-моему, воды в Ладоге больше, чем в море, — или это от дождя? В море как-то бывает, что либо одна вода, либо настоящий сухой берег. Здесь вода везде: сразу за левой стороной канала, где щетинятся хвощ и ситник, и в лужах на берегу, и в рыбачьих лодках, и даже на палубе нашего парохода, политой косым дождем.

Длинный гудок — и ответный хрип буксира. Отмашка белым флагом, глуховатый звонок в машинном отделении, и мы почтительно, на тихом ходу, пропускаем длинную ленту „гонок“: лес идет в Ленинград.

Пристань — Черное.

Получили у егеря стрельную лодку. Толкаться будем по очереди… Вяло разгорается солнце над камышами. В заводинах тихо, можно закурить, не закрываясь, на зарубье свежий ветер захлестывает водяную пыль в челнок и тонконогая треста часто кланяется набегающим озерным волнам.

Глухо стукнет пропёшка о подводные камни — луду. Ни с чем не сравним всплеск воды, потревоженной резким взлетом утки. Я еще не вижу, но твердо знаю, что сейчас она поднимется над зеленой стеной рогоза, сторожко поворачивая длинную шею. Мало уток в камышах, только на открытой воде видны мелкие стайки гогольков и морянок, — это первые путники. Скоро, как только водоемы далекой тундры подернутся первым льдом, двинутся в путь тысячные утиные стаи.

А сейчас нет утки, и челнок, раздвигая под нажимом пропёшки утомительно упругую поросль водных растений, то выплывает на синеватый простор хвоща, то скрипит по коротким пальцам телореза, а то совсем пропадает в свистящей на ветру заросли тресты.

Пусты камышовые заросли, нет еще пролета. Далеко вдается камышовый „нос“ в ладожскую белесую бескрайность, еще мористее — островки, горсти гранитных валунов, побитая волной щеточка тресты — и все. С ходу пробегают камышовую изгородку пенные гребни, хлюпают, шипят по камням, студят их.

Бежит нам навстречу рыбацкая высокая лодка, туго налилось ветром упругое крыло паруса. Спокойно держит румпель рослая ладожская девчонка. Привстав над грудой мокрых мереж, кричит нам что-то, неслышное за ветром, седой дед-рыбак, тычет веслом — указывает на дальнюю островину.