Охотничьи тропы

Черные покрывала туч ложатся на камыш. Ветер еще больше наглеет и бросает мне в лицо острые капли холодного дождя. Огни рыбацкого поселка не видны. Надеясь на свою память, я плыву в темноте.

Вот и стрелка. Последний камыш. Я вычерпываю воду; повертываю лодку носом туда, где должен быть берег, и начинаю быстро грести. Больше мне нельзя будет отчерпывать воду. Если я брошу весло, хотя бы на полминуты, ветер отшвырнет лодку далеко в «море».

Вода, камыши, тучи — все слилось в непроглядной тьме. Неизвестно, где запад, где юг. Плыву ли я к берегу или вдоль его? Ветер мог измениться и незаметно отклонить лодку в ту или другую сторону.

Ноги мои уже по колено в воде. В лодке плавают чучела, постукивая друг о друга. Ружье висит на груди, на ремне, закинутом за шею.

Решаю измерить глубину озера. Весло не достает дна. А вода в лодке прибывает все быстрее и быстрее, — видимо, она нашла где-то совсем незаконопаченные щели. Но где они? Никак нельзя узнать.

Ветер издалека доносит знакомый голос. Это кричит Ефим. Я отзываюсь, хотя знаю, что кричать бесполезно — оголтелый ветер, насмехаясь надо мною, унесет слова в «море» и там бросит длинношеим гагарам.

Лодка быстро погружается. Волна перелетает через борт возле самого носа. Вываливаясь в воду, я вспоминаю, что лодку нужно перевернуть и тогда попытаться всползти на нее. Нажимаю на правый борт. Лодка быстро всплывает вверх дном. Я ухватываюсь за корму. Сапоги с широкими голенищами наполняются водой и тянут меня вниз. Пытаюсь взобраться на лодку, но дно ее скользко, руки срываются, я погружаюсь в воду по самые плечи и — какое счастье! — ногами касаюсь илистого дна. Схватив чучела, бреду к носу лодки.

На берегу торопливо раздеваюсь, выливаю воду из сапог и выжимаю стеганые брюки и белье. Под острым ветром начинаю ощущать, как холодна была осенняя вода. Пальцы костенеют, и я едва-едва застегиваю суконную куртку.

Выдернув лодку на берег, бегу к поселку. Мне кажется, что в ночной мгле всходит большая, но тусклая звезда. Она покачивается. А может быть я качаюсь от усталости и леденящей дрожи? Минуту спустя догадываюсь, что это фонарь, поднятый на шесте. Рыбаки, видимо, считали, что новичок заблудился в прибрежных камышах.

Ефим стреляет в тучи и кричит во весь голос. Я отзываюсь и бегу еще быстрее.

Мы ночуем у пожилого рыбака Максима Григорьевича. Он рад заезжим охотникам:

— Я поджидал охотников. У меня завсегда останавливаются городские. Сам я, хотя и рыбак, а охотой тоже занимаюсь. Утки здесь бывает — черным-черно. Другой раз набьешь полную лодку — девать некуда. В Квашнино приплавишь — всем знакомым раздашь, остатки — в распродажу…

При свете лампы я всматриваюсь в приятное лицо островитянина. У него пристальные охотничьи глаза. К щекам со всех сторон подкрадываются морщинки. Черные усы как бы рассыпаются, уступая добродушной улыбке.

— Я сегодня из Квашнино приплыл, — рассказывает он. — Лодку утченок возил. Деньги, конечно, в Главспирт отнес…

— Ишь, чем расхвастался, — укоряет жена. — Что-нибудь доброе рассказал бы людям…

— Не мешай, — добродушно бросает он, — ты бы посмотрела, как ребятишки мне обрадовались…

— Опять потеха была?

— Никакая не потеха, а большой бег.

Он поворачивается к нам, рассказывает:

— Меня ребятишки помнят. Увидят в деревне пьяненького и сразу окружат: «Дядя Максим, в бегова бегать будешь?» Им интересно — рысь наганивают, мне — тоже занятно.

Может, они вырастут и будут по Сибири всех бегунов обгонять — большие премии от народа получать. Я бы и сам с ними бегал, да остарел маленько: пятилетние обгоняют. Вчера собралось их человек пятнадцать. Я их всех выстраиваю, до трех считаю, а потом командую: «Бежать!» Ну, они — как ветер. Только волосенки болтаются да рубашонки разноцветными парусами полощутся. Кто оббежит — тому рубль!

Усы рассыпаются шире обычного, и по всему лицу Максима Григорьевича растекается радостная улыбка.

— А за деревней большой бег был! — продолжает он. — На целый километр! Точно говорю, — у меня там все шагами вымеряно. Победителям по трешке давал!.. А сегодня сижу на крылечке магазина, ребятишки опять ко мне: «Дядя Максим, давай бегать». Отбегал, говорю, ребята, даже опохмелиться не на что!.. Подождите маленько, пойдет северная утка, настреляю опять полную лодку — большие бега закатим…

— Вам, наверно, скучно здесь на острове? — спрашивает Тимофей.

— А отчего мне скучать? — удивляется Максим Григорьевич. — Угодья хорошие — рядом. Осенью начну промышлять горностая, колонка… А весна подойдет — птица опять заиграет. Лебеди музыку свою заведут… Когда в бураны скучно будет — баян с полки достану, поиграю. Все мне хочется на баяне сыграть, как лебеди на косе разговаривают, галдят и весельем себя тешат, но не получается у меня…

Жена Максима Григорьевича ломает сухой камыш через колено и кладет в печку. Камыш вспыхивает, как порох. На плите варится уха из окуней.