Охотник

На то, чтобы донести до студентов самое главное, выделяется ограниченное количество учебных часов. Я только и делал, что составлял учебные планы, стараясь понять, что мне самому кажется первостепенно важным. Иногда я выкраивал время, чтобы играть в видеоигры на экране в кабинете, мне хотелось быть для них своим и в то же время показать, что даже цифровая экосистема может следовать правилам эмерджентной.

Теперь мне жаль, что я тратил столько времени на всякую ерунду вроде просмотра фильма «Аватар» и совместных гаданий на тему жизненного цикла инопланетян. Я должен был учить их выживанию. Видеоигры и кино – потворство собственному эгоизму. Я ведь никогда не был популярным преподавателем, умеющим шутить и болтать со студентами по душам. Я часто погружен в свои мысли и в целом склонен проводить время в одиночестве. Все эти развлекательные учебные методики были попытками показать им связь между крутыми вещами в их жизни и тем миром, в котором живу я.

Глядя на фотографии бедняжки Джунипер, я чувствую себя идиотом – совсем как учитель истории, врывающийся в класс в костюме Капитана Америки. Я должен был научить ее и ее сокурсников правилам безопасности, а не пытаться заставить их полюбить меня. Джунипер не должна была быть там одна. Кто-то должен был знать, где она. Она должна была взять с собой оружие. Она должна была сделать все то, чего не делаю я сам…

Импульсивная, любопытная и рассеянная, она могла научиться у меня большему, чем следовало.

– Доктор Крей! Вы в порядке? – окликает меня Гленн.

Оказывается, я собрал шесть фотографий Джунипер и прижимаю их к себе. В смущении я снова кладу их на стол.

– Простите. – Я отодвигаюсь от стола. – Пожалуй, я пойду. Вы не возражаете?

– Конечно идите! – Гленн встает и подходит к двери, чтобы меня выпустить. Но, взявшись за дверную ручку, он останавливается. – Я сейчас разговаривал со Службой рыболовства и охраны диких животных, они отправят сюда своего лучшего охотника. Мы поймаем эту зверюгу. Если это, конечно, вас утешит.

Я вымученно улыбаюсь.

– Мы оба знаем, что нет. Медведь просто поступил по-медвежьи. – Я тяжело вздыхаю, легкие сжались. – Она должна была подготовиться.

– Не вините ее, – отвечает Гленн.

Я поднимаю глаза. Мои слова лаконичны и полны ненависти к себе.

– Я виню не ее.

Глава 9. Полночь

Помощник шерифа высаживает меня на стоянке мотеля, у меня в руках картонная коробка с обувью, ноутбуком и остальными вещами, которые они изъяли из моего номера и из машины.

Дверная коробка треснула – напоминание о штурме. Наверно, можно было бы попросить администратора переселить меня в другой номер, но мне все равно.

Я закрываю за собой дверь и накидываю цепочку. Постель осталась не разобранной, но видно, что кто-то передвигал подушки. Полагаю, по ним прошлись липким роликом, собирая волосы. Наверняка искали не только кровь Джунипер, но и другие следы ее присутствия.

Пока мы с детективом Гленном разговаривали, его сотрудник изучал находки. Если бы на моих простынях или в сливе душа нашли длинный коричневый волос, то, могу ручаться, Гленн с невинным видом спросил бы меня, был я в номере один или же у меня была компания. Это стало бы первым шагом к установлению того, был ли я лжецом и потенциальным убийцей. Пока я находился в обществе Гленна, он меня оценивал. Он встречал сотни или даже тысячи виновных, и, думаю, у него есть свои методы. Каждый человек уникален, но реакции у всех примерно одинаковые.

Меня можно назвать безэмоциональным. Может, я такой и есть, если понимать этот термин буквально. Когда умер мой отец, из общительного экстраверта я превратился в крайне замкнутого мальчика. Мать стала водить меня по психологам. Ее тревожило, что я не справляюсь со своим горем. Отвечая на их вопросы, я мог проявлять свои чувства только в виде коротких «да» и «нет». Потом нашелся психотерапевт, доктор Блейкли, додумавшийся письменно, в виде теста, задать мне конкретные вопросы о моем состоянии, тогда и стало понятно, что творится у меня в голове, – во всяком случае понятно Блейкли и мне самому.

Он усадил мою мать на стул рядом со мной и объяснил ей, что я справляюсь с происходящим наилучшим для себя образом, что я не социопат и не бесчувственный. Я просто не выражал свои чувства и даже сам не мог определить их так, как это делали большинство людей, или за такой же срок. Беда в том, что мы ждем эмоциональной части всех чувств. Люди – общественные приматы, и наш внутренний опыт должен быть проявлен вовне, иначе другие его не заметят. Мама никогда не видела меня плачущим. Я думал, что ее беспокоило именно это, из-за этого она и водила меня по врачам. Когда я стал немного старше и смог оглянуться назад, помогли и подсказки Дэвиса, ее второго мужа, – я наконец понял, почему ей было так необходимо второе мнение.