— Я потерял дар речи, — сказал Эрн, когда Джессика положила листок бумаги на стол. Они оба вытирали глаза. Речь Эрна была затруднена, и очевидно, что каждое высказывание требовало невероятных усилий.
Джессика сморкнулась и улыбнулась худощавому мужчине, чьи тонкие, как палки, руки мирно покоились на подлокотниках инвалидного кресла.
— Ты действительно умеешь писать, Джессика.
Джессика невольно рассмеялась, сдувая волосы с глаз, и сказала, что это не делает ее счастливой. По крайней мере, не сейчас.
— Если ты чувствуешь себя как-то… — Джессика трогательно взяла Эрна за руку, — как-то, важно, чтобы у тебя был шанс услышать это. Иногда это полезно многим. Так что ты ничего не пропустишь. Особенно потому, что речь идет о тебе.
Эрн улыбнулся между хриплым кашлем и пренебрежительно махнул рукой.
— Ладно, посмотрим, появится ли кто-нибудь.
— Конечно, придут. Не будь идиотом. — Джессика похлопала Эрна по руке. В чайнике булькала вода. Из динамиков гостиной доносилась композиция Фрэнка Синатры «Fly Me to the Moon» — любимая песня Эрна.
— Хочешь чаю?
— Нет, спасибо, я, пожалуй, пойду отдохну.
— Ты уверен? Может, бутерброд? — спросила Джессика, поймав панические нотки в своем голосе. Она не хотела, чтобы этот момент заканчивался. Эрн казался таким пугающе-спокойным и уверенным. Готов. Он, кажется, находился в согласии с окружающим миром, сумел принять свою собственную незначительность и микроскопическую роль в континууме миллионов лет.
— Мне нужно прилечь.
— Конечно…
— Джессика… — позвал Эрн, нежно взял ее за запястье и мягко усадил… Какое-то время они просто сидели, Эрн пристально смотрел Джессике в глаза.
— Спасибо, Джессика.
Голос Джессики задрожал:
— Тебе нужно немного отдохнуть. Твои ребята будут здесь завтра.
Эрн устало улыбнулся.
— Значит, теперь они идут попрощаться… Я не видел их целую вечность.
Эрн опустил взгляд на свои руки. Воробьи весело щебетали в парке напротив, где на верхушках деревьев только что появилась зелень. Весна сейчас была в самой прекрасной своей фазе.
— Спасибо, что позволила мне остаться с тобой на эти несколько недель, — наконец сказал он и улыбнулся. Он позволил своему спокойному взгляду блуждать по большой кухне, затем закрыл глаза. Закрытые веки казались слишком тяжелыми. Складывалось впечатление, что придется приложить много усилий, чтобы открыть их снова.
Джессика сглотнула и бросила взгляд на памятную речь, лежащую на столе. В следующий раз Эрна не будет рядом, он не сможет услышать ее.
— Тебе нравится этот парень? — вдруг спросил Эрн.
— Кто? Фубу? Думаю, да. Он забавный, незамысловатый.
— Забавный — это хорошо.
— Но этого недостаточно.
Эрн улыбнулся и покачал головой.
— Обещай мне одну вещь, Джесси.
— Что?
— Никогда не оглядывайся назад. Только вперед…
— …потому что жизнь идет впереди.
— Именно.
Раздался краткий звуковой сигнал, и Эрн с трудом вытащил термометр из подмышки.
— У тебя жар?
На лице Эрна появилась радостная улыбка.
— Тридцать шесть и пять.
— Фантастика. Ну же, сир Давос. Я помогу тебе лечь в постель, — сказала Джессика, щипая Эрна за щеку. — Завтра будет новый день.
108
Джессика открыла глаза. В гостиной было темно, таймер позволил выключить телевизор. Часы показывали 3:30 утра. Снаружи завывал ветер, скрипели стекла.
Кто-то снова позвал Джессику. Это был голос Эрна. Здорового Эрна, а не того хрупкого человека, которого сломила мучительная, быстро прогрессирующая болезнь. На чью могилу она положила букет одуванчиков.
Теперь Джессика уже не была уверена, чей это голос — мужской или женский. Внезапно она оказалась на ногах. Полотенце, которым она обернулась после вечернего душа, соскользнуло на пол. Джессика сделала шаг вперед. А потом еще один. Ее ноги были такими легкими, ничего не болело. Как будто она скользила над деревянным полом. Левитирующая, без какого-либо трения между подошвами ног и полом, без контакта с материалом.
Голос мог принадлежать и мужчине, и женщине. Это могли быть и Эрн, Нина, Юсуф, Тина, папа и мама вместе.
Джессика подошла к длинному обеденному столу, за которым сидели люди с прямыми спинами. Красивое черное вечернее платье было разложено в центре стола, выглаженное и чистое. Пятое платье. Рядом с ним — пара туфель на высоких каблуках, блестящих и изысканных. Это, должно быть, самая красивая обувь в мире.
Джессика прекратила свое движение в невесомости и повернулась лицом к зеркалу. Что-то здесь было не так. Казалось, что отражение, смотрящее на нее, повторяет ее движения с небольшим запозданием. Как будто вместо того, чтобы быть точной копией, оно спонтанно реагирует на реальность, которую представляет Джессика.
Respice in speculo resplendent…
Краем глаза Джессика увидела женщину в черном вечернем платье, сидящую во главе стола и читающую толстую книгу.