Охотник: Правила подводной охоты. Третья раса. Большая охота. Операция «Караван»

– Так не бывает, – ответил я. – Есть закон, по которому на одну базу распределяют не меньше двух курсантов из одного отделения.

– Точно?

– Точно, – подтвердил я. – Толик разведал, когда дежурил по штабу.

Бритва скользнула по шее еще несколькими скребущими движениями, после чего Пас отошел на шаг и придирчиво оглядел дело рук своих.

– Кривовато, – признался он.

– Да ладно, – меня утомила неудобная поза. – Главное, чтобы Ушан не цеплялся.

– Очень криво, – вздохнул Пас.

Это меня насторожило. Я попробовал оглядеть затылок в зеркало, но подробностей видно не было.

– Сейчас, подожди, – дрогнувшими губами попросил меня Пас и скрылся за дверью.

Я попробовал ощупать кантик, но ничего ужасного не обнаружил. Через минуту Пас вернулся и протянул мне компактное бритвенное зеркальце. Через него я без труда разглядел отражение собственного затылка в большом зеркале.

– Фу, напугал, – улыбнулся я. – Ну, слева чуть подровняй, и будет нормально.

– Ты не сердишься? – повеселел Пас.

– С чего бы? Равняй поскорее.

Конечно, руки у него были кривые, нечего сказать – другой справился бы со столь простой задачей и быстрее и лучше. Но у меня не было альтернативы. Пас высунул язык от усердия и поскреб бритвой левую часть моего затылка. Кожу начало пощипывать от раздражения.

– Что-то не очень хорошо получается, – вздохнул он.

Я взял с полочки зеркальце и осмотрел работу – теперь левая часть кантика оказалась выше правой.

– Не расстраивайся. – Я постарался сдержать растущее бешенство. – Еще справа сними. Только чуть-чуть.

Так он ровнял меня минут пять, при этом линия волос на моем затылке стремительно поднималась, пока не достигла критической отметки.

– Стой! – я вырвал бритву из его руки. – Чтоб тебя!

Мой затылок был похож на синий подбородок лежачего больного, которого бреют раз в три дня. Кантик проходил по уровню верхней кромки ушей.

– Извини, – Пас опустил глаза.

– Катись отсюда! – В отчаянии я был готов наброситься на него с кулаками.

Он вырвал из моей руки зеркальце и скрылся за дверью. Я обреченно ощупал колкую щетину на затылке, и жизнь показалась мне прожитой зря. Это же надо! Ведь сегодня торжественный выпуск и отъезд на базу, а вид у меня такой, что рыбы засмеют. Мне пришлось потереть нос, чтобы не пустить слезу.

– Строиться на завтрак! – взревел на плацу Ушан. Я сунул бритву в карман новых брюк и выбрался из жилого корпуса в прозрачный утренний воздух.

– Раз, два, три, – считал командир, отбивая такт левой ногой.

На счет «десять» всему отделению надлежало стоять по ранжиру, то есть по росту. Я занял привычное место и тут же услышал хихиканье за спиной.

– Десять!

Мы замерли, вытянувшись по стойке «смирно». Я почти физически ощущал, как шесть пар глаз буравят мой до неприличия обнаженный затылок. Наконец Влад не выдержал и фыркнул. От стыда и злобы кровь ударила мне в голову.

– Отставить смех! – рявнул Ушан. – На камбуз шагом марш!

Мы тронулись. Командир остался на месте, по обыкновению пропуская колонну вперед, а я, стиснув зубы, ждал, когда он заметит изменения в моей прическе.

– Стой! Раз, два, – наконец остановил нас Ушан. В его голосе слышалось плохо скрытое удивление. – Савельев! – окликнул меня командир.

– Я! – вырвался из моей глотки уставной ответ.

– Тебе что было приказано?

– Подравнять кантик! – отрапортовал я.

– А ты что сделал? У тебя голова теперь на небритую жопу похожа!

Отделение грохнуло смехом.

Честно говоря, в тот момент я бы очень обрадовался, если бы провалился сквозь землю.

– Ладно, – Ушан насмешливо сощурился мне в лицо. – После завтрака разберемся. Отставить смешки! Отделение! Шагом марш!

Колонна тронулась с места. Я шагал, еле сдерживая слезы стыда и отчаяния.

По уставу в день торжественного выпуска завтрак и обед должны содержать праздничные элементы – шоколад, конфеты, фрукты и сладкие булочки. Но главным праздничным блюдом, которое обсмаковала вся учебка, была, конечно, моя полувыбритая голова. Мне кусок не лез в горло, но встать и выйти с камбуза я не мог. Ушан делал вид, что не замечает всеобщего воодушевления, хотя его эпитет, охарактеризовавший мою прическу перед строем, моментально сделался крылатой фразой и с хохотом передавался из уст в уста.

Ребята, которые за два года стали казаться мне друзьями, превратились в толпу, живущую по своим, не вполне человеческим законам. Я заметил, что многие смеялись не от веселья, а от страха выпасть за пределы общей эмоции, ведь любой сочувствующий моментально оказался бы на моем месте. Но были и те, кто получал удовольствие от чужой беды. Кто-то из них, как бы невзначай, заехал мне половником по затылку.

Захотелось вскочить, схватить обидчика за грудки и шарахнуть лицом о стол, так, чтобы тарелки полетели на пол. Я знал, что накопившейся во мне ярости хватит на расправу с десятком самых горячих голов, а остальные не сунутся, опасаясь быть отчисленными. Но в то же время мне было ясно, что такая победа обернется для меня поражением. Хотя бы потому, что первым отчислят меня самого.