Охотник (СИ)

Лодка оказалась дырявой, Ингрид то и дело собирала плетениями воду, выплескивая за борт, но ноги промокли все равно. Старик греб размеренно и ровно, видно: в молодости был силен и сноровист, да и сейчас наверняка мог бы жить безбедно, кабы не хмель. Слишком уж характерно он выглядел: одутловатое лицо, нос с синими прожилками. Слишком уж явно дрожали руки, когда не лежали на веслах. Впрочем, что Гуннару было за дело до чужеземного пропойцы? Довез до места, и ладно. Ингрид расплатилась честь по чести, но судя по тому, как на миг сбились с ровного ритма весла, а лицо старика перестало что-либо выражать, подчинить разум и заставить забыть, что кого-то возил, не побрезговала.

Гуннар думал, что будет сходить с ума от скуки, как было, когда валялся в лечебнице, выздоравливая. Но время пролетело незаметно — видимо, именно это и нужно было уставшему от целительских плетений телу. Дремать в тени деревьев, пока не спадет жара, плескаться в теплом, как суп, и кишащим разнообразной живностью море, часами не вылезая на берег, валяться на остывающем песке, вечерами — удить рыбу, бездумно глядя на деревянный поплавок, а потом жарить ее на вертеле над углями.

Лесу свила Ингрид, отхватив прядь волос у основания шеи, на блесну пошел серебряк, переплавленный в выемке на песке, а на крючок — швейная иголка. Ингрид приносила из леса голубей, а то и фазана, но видно было, что эти вылазки она воспринимает безо всякого азарта, не как охоту, а как необходимость. Впрочем, наверное, и в самом деле мало азарта в том, чтобы плетением стащить с ветки не подозревающую об опасности птицу и свернуть ей шею.

Они почти не разговаривали эти дни: Гуннар наслаждался покоем, а за Ингрид не водилось манеры заполнять тишину пустыми словами. Молчать с ней было удивительно уютно, хотя иногда смотреть в лицо, а не на грудь, а то и ниже, стоило изрядных усилий. Может, для Иде Ингрид и была «старухой», но это не мешало ей оставаться удивительно красивой женщиной, и все чаще Гуннар ловил себя на мысли, что они откровенно играют с огнем. По счастью, пять дней пролетели быстрее, чем эта мысль оформилась окончательно.

В этот раз за чернотой прохода не было и вовсе ничего пугающего: спроси кто Гуннара, он сказал бы, что оказался на берегу моря, где вырос, туманного и серого. Шелестели волны, перекатывая гальку, кричали под низкими облаками чайки, порыв ветра заставил поежиться — после тепла и солнца, оставшихся за спиной, он казался ледяным. Выйдя из прохода, Гуннар и вовсе плотнее завернулся в плащ.

Видимо, пока их не было, шли дожди — хотя небо снова было ясным, дорогу изрядно размыло.

— Ты удачливый, — сказала Ингрид. — Впору в следующий раз брать вместо талисмана.

Гуннар оторопело уставился на нее. Выдавил:

— Издеваешься?

Ее ответный взгляд тоже был полон недоумения:

— Два прохода подряд абсолютно безопасные. Редко когда так везет.

Выходит, такими проходами она пользовалась частенько. Промышляла контрабандой вместе с Эриком? Или без него? Ингрид не было в городе частенько, а целитель почти не покидал своей лечебницы.

— И часто бывает «следующий раз»? — поинтересовался Гуннар.

— В прошлый раз мы ходили, получив плату от Колльбейна, — сказала она. — Но это не то, о чем стоит знать всем.

— Поклясться?

— Зачем? — пожала плечами Ингрид. — Если нет веры слову, чего стоят клятвы?

Гуннар проводил Ингрид до лечебницы, передав с рук на руки Эрику, отказался от приглашения к столу, и от выпивки тоже. Закинул скорняку шкуру, наврав с три короба про знакомого, везшего диковинную тварь в королевский зверинец, да не довезшего и сбывшего останки первому встречному, чтобы совсем без штанов не остаться. Скорняк предложил выкупить шкуру, за этакую редкость бы дали немало, но Гуннар отказался.

Выйдя из лавки он отправил уличного мальчишку с запиской для Вигдис. А когда добрался до дома, там уже ждал такой же оборванец с клочком бумаги, где было только одно слово: «приходи».

Дверь открыла служанка, видимо, та самая поденщица, которая бывала только утром. Гуннара провели в кабинет, и, едва закрылась дверь, за спиной сам собой задвинулся засов. Вигдис визжа, точно девчонка, повисла на шее.

— Пойдем, ты же наверняка голодный, — сказала она, с явным усилием отстранившись.

— Голодный, — согласился он, сжимая ее грудь. — Пойдем. В спальню.

Она расстегнула фибулу его плаща.

— Я тоже голодная. Ну ее эту спальню, идти еще.

Гуннар, рассмеявшись, подхватил ее под бедра, усаживая на стол.

— Уроним чернильницу и испортим твои бумаги.

— Она непроливаемая, — выдохнула Вигдис, прижимаясь всем телом.

Бумаги они все-таки помяли, хотя чернильница и в самом деле оказалась непроливаемой.

— Пойду, нагрею нам воду, — сказала Вигдис, потягиваясь. — Поденщица уже ушла.

Гуннар кивнул, выпустив ее из объятий, начал собирать с пола одежду.

— Ты загорел? — удивилась Вигдис.

Он выпрямился, ругнувшись про себя. Сказал как можно безразличней:

— Погожая нынче осень.

— Настолько погожая, что можно и задницу солнцу подставить?

Он пожал плечами. Что тут скажешь, в самом-то деле? Глазастая — но как это сейчас некстати.