Охотник вверх ногами

Письмо ее прощальное изъято властями бесследно.

О, бутафорский фасад выморочной страны!

Принято считать, что выражение «потемкинские деревни» означает показуху, мнимое благополучие, обман. А советская историческая энциклопедия поясняет, что обвинение светлейшего князя Потемкина в создании бутафорских деревень — всего лишь подлый навет саксонского дипломата Гельбига.

Есть логика в нежелании даже задним числом признать, что наглый обман давно стал вечно живой традицией властителей России.

* * *

В прелестной книге «Пишу, как хочется» первый и многолетний (15 лет!) корреспондент «Нью-Йорк тайме» в Москве Уолтер Дюранти рассказывает, как с одним немецким коллегой присутствовали на Казанском вокзале в Москве при отъезде в ссылку Льва Давидовича Троцкого.

Журналисты все видели своими глазами и написали отчет. А потом узнали, что Троцкого в Верный (Алма-Ата) увезли днем позже со станции Люберцы.

На Казанском вокзале, в сопровождении охраны и секретарей, прошел к международному вагону загримированный под Троцкого актер...

На обмане своих и чужих держится «единство партии и народа». На обмане еще больше, чем на подавлении.

За размалеванным бутафорским фасадом жила и живет огромная страна, надрываются зазывалы у входа!

И лгут! Лгал Пастернак, якобы не зная, что посоветовать Марине. Годами лгал Илья Эренбург. Опровергал «вздорные слухи» о казни его друзей.

Все мы лгали. Иногда простым умолчанием.

6. Как становятся шпионом

Со свернутым мешком под мышкой я спешил под вечер на склад за пайком. Глаз зацепился за фигуру в подворотне. Потрепанный заграничный костюм и, тоже свернутый, «сидор».

— Привет!

— Привет!

Петра я знал по Парижу. Сын эмигрантов. В Союзе возвращения на Родину, на рю де Бюси 12, пел в хоре и участвовал в драмкружке.

В последний раз мы виделись в 1938 году в Барселоне. Он приехал с фронта на побывку к жене, меня на несколько часов отпустили из школы Четырнадцатого корпуса в Вальдорейше, где я служил инструктором подрывного дела.

По правилам конспирации мы не должны были встречаться, тем более — обмениваться воспоминаниями. Поэтому, посидев на лавочке на бульваре, пошли не к нему — он жил с двумя товарищами, а ко мне.

Петр уехал из Испании чуть позже меня. Вернулся к родителям во Францию. Через жену и ее отчима — анархиста он уже был связан с советской разведкой.

Когда в 1939 году началась война, его со многими эмигрантами интернировали как нежелательного иностранца. Через некоторое время со всем лагерем вывезли в Африку, в Алжир.

Высадились американцы. Начали освобождать. Появилась советская репатриационная комиссия в составе Мицкевича (моего бывшего командира полка в ОМСБОН[1]) от Первого управления и Костальского от ГРУ.

За Петра шепнул словечко сидевший с ним в лагере доктор Рубакин, бывший врач советского посольства в Париже, и он был включен в группу на отправку в Советский Союз.

Через Египет и Иран добрались до Красноводска. Там Петру и двум его товарищам, Семену Крамскому и бывшему интербригадовцу Борису Бердникову предложили работать в разведке. Впрочем, Петр и раньше был с ней связан. А Крамской работал давно, еще с молодых лет, прожитых в Палестине.

В Москве все трое прошли ускоренный курс обучения: радиодело, парашют, тайнопись. Спешили. План их заброски на Запад строился на том, что они возвращались к своим оставшимся там семьям, а пребывание в Советском Союзе должно было исчезнуть из их биографий. Они якобы отбились от группы в пути, добрались в Югославию, до конца войны воевали у партизан Тито...

Вскоре Петр забежал ко мне попрощаться. На следующее утро он вылетал. Продолжение истории я узнал много лет спустя. Уже незадолго до моего отъезда из СССР.

Вылетев из Внуково, они через Одессу, Бухарест, Белград добрались до Бари. Там расстались. Петр проехал в Рим. Устроился на мало обременительную работу и стал ждать приказа ехать в Париж к семье. Связываться с ней ему, однако, до поры запретили.

Время шло. Он служил телефонистом в каком-то посольстве, подслушивал разговоры. Но для такой работы нелепо было присылать человека из Москвы, на месте хватало людей.

Бездействие, тоска по жене и ребенку, тоска по родителям выводили из себя. Нарушив конспирацию, он связался с родными. Хотел узнать, что с ними.

Узнал. Жена его открыто жила с другим. Не он один нарушил правила конспирации, и Петр постепенно выяснил, что сожитель жены — парижский резидент советской разведки, под началом которого ему предстояло работать во Франции.

Он понял, что вызова в Париж ему придется ждать долго. Он начал пить, дерзил начальству, дразнил его, указывая на различные промахи, разоблачил валютные махинации местного резидента, спекулировавшего на падении курса лиры.

Петр всем надоел и становился опасен. Его перебросили в Вену под предлогом, что оттуда будет проще отправить его в Париж.