Охотник за приданым

Кэлюмет был в Дюранго, когда вдруг это настроение овладело им. Он не раздумывая пустился в путь, и вот он здесь. И даже сейчас он не мог до конца объяснить эту прихоть. Он знал, что не встретит хорошего приема, он знал, что его не ждут. Было ли у него страстное желание взглянуть на родные места? Возможно, было. А может, и нет. Он пробирался сюда, на землю своей юности, через густые заросли, скакал по бесплодным равнинам, проезжал лесистые балки, и ничего не шевельнулось в его сердце. Он не чувствовал ни удовольствия, ни радости, ни удовлетворения. Если он и испытал некоторое любопытство, то это было совершенно бессознательно, оно как будто всегда жило в нем. Свою бесстрастность он объяснял тем, что знал — ему не нужно было возвращаться, чтобы взглянуть на могилу матери. Мать уже не существовала для него. Его сердце не сжималось, когда он думал о ней.

Тогда зачем он здесь? Ему было все совершенно безразлично. Если бы он был психологом, то попытался бы покопаться в душе и найти возвышенные слова, но он был простой, очень земной человек и его не занимали психологические нюансы. Что-то побудило его приехать сюда — и он здесь. Этого довода для него достаточно.

Он представил себе, как в сумерки подъедет к «Лэйзи Уай». Он увидит отца, возможно, сразу поссорится с ним и уедет обратно, чтобы никогда больше не возвращаться. Это покажется странным, но перспектива ссоры с отцом вызвала в нем приятное волнение. Это было первое сильное чувство за все время его путешествия.

Когда они спустились в долину, он направил пони по узкой тропинке. Вокруг возвышались каменистые вершины одиноких холмов, опоясанных океаном кустарника, сухой травы и песка.

Спешившись, он уселся и вытянул ноги. Зевнул, лениво сунул руку в карман брюк, достал табак, бумагу и свернул самокрутку. Глубоко затянулся и медленно выпустил дым. Затем он положил голову на камень, упер локоть в песок, прикрыл глаза шляпой и, небрежно покуривая, предался размышлениям.

Вспоминая кошмары своей юности, он думал о том, что' же сделало его таким суровым, озлобленным и безжалостным человеком-демоном, чьи страсти грозят прорвать любую плотину самоконтроля. Он был человеком, злобная натура которого заставляла сторониться других людей. В том, кто насмехался над добродетелью, никто не видел ничего хорошего. Не раз во время своего изгнания он напрягал ум, надеясь найти какой-то ответ. Он интуитивно чувствовал слабые отблески правды, но окончательного, твердого объяснения так и не представил себе, возможно потому, что никогда не считал это необходимым. Но сейчас, вернувшись домой и припомнив все, он нашел объяснение. Он понял всю безжалостную его логику.

Он был тем, кем сделали его родители. Он не умел мыслить по-научному и излагал все так, как ему хотелось. Это железное правило досталось ему по наследству. Своим родителям он был обязан всем и ничем. Так он продолжал размышлять, пока ему не стало ясно все. Они (его родители) дали ему жизнь — и больше ничего. Он должен быть благодарен им за это. А за что же благодарить, если он считает, что его жизнь ничего не стоит? Он не обязан им ничем, потому что они погубили жизнь, которую подарили ему. Они лишили его всего того, что он был вправе от них ждать: любви, сочувствия или хотя бы хорошего обращения. Вместо этого он получал удары, пинки, проклятия, ненависть. Ненависть! Да, они ненавидели его, и они говорили ему об этом. Но причина их ненависти была для него непонятна.

Когда ему было пятнадцать лет, умерла его мать. Пока соседи хоронили ее в тихом местечке в самом углу загона для скота, у изгороди, он стоял и глядел в последний раз на ее тело в грубо сколоченном ящике. Он ничего не чувствовал — ни горя, ни радости, ни сожаления. Один из соседей спросил его, почему он не плачет. В ответ он произнес проклятие и убежал. Позже, когда соседи разошлись, отец затащил его на конюшню и нещадно избил. Он перенес это с сухими глазами, молча, но внутри него кипел гнев. Этой же ночью, как только отец ушел спать, он потихоньку выскользнул из дома, взнуздал своего любимого пони по кличке Черная Нога и поскакал прочь. Такова была его юность.

С тех пор прошло тринадцать лет. Теперь ему двадцать восемь, и он немного изменился — стал хуже. У него не было друзей за все время скитаний. Он много пережил, стал уверенным в себе, научился приспосабливаться. Это была аура холодной настороженности, которая предохраняла от любых покушений на его одиночество. Люди не шутили с ним,— они боялись его. По всему Дюранго, где он поселился, было известно, что он обладает сатанинским умом и шестизарядным револьвером. Но он не хвастал своим оружием, на которое действительно был скор. Он был спокойным, ненавязчивым и молчаливым,— этому его научили родители. Но его быстрый взгляд был красноречивей многих слов. Он олицетворял дремлющий вулкан страстей, которые должны были когда-нибудь вырваться наружу.