Охотник за тенью

Маркусу, который указал фальшивый номер телефона и фальшивый адрес, вся процедура показалась несообразной, какой-то поспешной. Тем более что он оказался свидетелем гибели комиссара Моро. Никакой патруль не сопроводил его домой, по адресу, который он указал, чтобы удостовериться, что он в самом деле там проживает. Никто не порекомендовал обратиться к адвокату. Более того: ни одно должностное лицо не выслушало его версию событий.

Вначале пенитенциарий заподозрил ловушку. Потом решил: здесь что-то другое. Чья-то могучая рука. Явно не Клементе.

Маркус уже устал от отговорок, от необходимости постоянно действовать с оглядкой, а особенно от того, что ему никогда не сообщают, в чем конкретно заключается смысл его миссии. И едва друг возник на пороге, как Маркус набросился на него:

– Что ты от меня скрываешь?

– Ты о чем? – пытался защититься тот.

– Обо всей этой истории.

– Пожалуйста, успокойся. Давай вместе все обсудим; уверен, ты ошибаешься.

– Они кончают жизнь самоубийством. – Маркус впал в неистовство. – Ты понимаешь, что я говорю? Последователи Кроппа, те, кто защищает монстра, настолько полны решимости, настолько уверены в своей правоте, что жертвуют жизнью ради достижения цели. Я думал, что судмедэксперт, который выбросился из окна, или старик, сгоревший заживо во время пожара, который он сам устроил, – просто побочные явления, непредусмотренные, но необходимые. Я говорил себе: их приперли к стенке и они избрали смерть. Но нет! Они хотели умереть. Это вид мученичества.

– Как тебе могло прийти такое в голову? – ужаснулся Клементе.

– Я видел, как это было, – отвечал Маркус, вспоминая, как Ольга дала Фернандо пистолет, сообщив, что по решению Кроппа для него все кончено. – С самого начала у меня возникали сомнения. Речь монстра, записанная в исповедальне базилики Святого Аполлинария; ты, убеждая меня расследовать это дело, говоришь о «серьезной угрозе, нависшей над Римом»… Угрозе для кого?

– Сам знаешь.

– Нет, я уже больше не знаю ничего. Складывается впечатление, будто с самого начала в мою задачу не входило остановить монстра.

Клементе, пытаясь уйти от разговора, направился в кухню:

– Я сварю кофе.

Маркус удержал его, схватив за плечо:

– Человек с головой волка – вот ответ. Это секта, исповедующая некий культ: истинная миссия – остановить их.

Клементе посмотрел на руку, вцепившуюся в его плечо. Он был изумлен, разочарован.

– Постарайся сдерживать себя.

Но у Маркуса не было такого намерения.

– Тех, кто руководит мною, тех, кто три года передает мне указания через тебя и кого я ни разу не видел в лицо, вовсе не интересует судьба юношей и девушек, которых уже убили или, возможно, скоро убьют. Им важно одно: противодействовать той религии зла. А меня они в очередной раз использовали.

Точно то же было с делом монахини, убитой и расчлененной в садах Ватикана. Тогда перед ним возникла глухая стена. И Маркус этого не забыл.

«Hic est diabolus». Сестра, сказавшая это, наверное, была права: дьявол проник в Ватикан, но случилось это гораздо раньше.

– Происходит то же самое, что и тогда, когда я искал человека с серой сумкой. И ты – их сообщник, – бросил Маркус обвинение.

– Ты несправедлив.

– В самом деле? Тогда докажи, что я ошибаюсь: позволь поговорить с теми, кто отдает приказы.

– Ты знаешь, что это невозможно.

– Ну да, правда. «Нам не пристало спрашивать, нам не пристало знать. Нам пристало только повиноваться», – повторил он слова, которые не раз произносил Клементе. – Но на этот раз я спрошу и добьюсь ответа. – Он схватил за грудки человека, которого всегда считал другом; человека, который, когда он, потеряв память, валялся на больничной койке, вернул ему воспоминания и имя; человека, которому он всегда доверял, и прижал его к стене. Он сам удивился такому своему движению, Маркус не считал себя способным на это, но уже переступил черту и не мог остановиться. – За все эти годы, штудируя человеческие грехи, собранные в архиве пенитенциариев, я научился распознавать зло, но усвоил также, что каждый из нас виновен и для прощения недостаточно осознания вины. Рано или поздно придется платить по счетам. И я не хочу отвечать за чужие грехи. Кто они – те, кто решает за меня? Кто эти прелаты, контролирующие мою жизнь? Где этот «высший уровень»? Я хочу знать!

– Прошу тебя, отпусти.

– Я вручил им свою жизнь, я имею право!

– Прошу тебя…

– Я не существую; я смирился с тем, что я невидим; я отказался от всего. И теперь ты скажешь мне, кто…

– Я не знаю!

Эти слова вырвались у Клементе невольно, в них звучало отчаяние, но также и тоска. Маркус пристально вгляделся. Взгляд у друга был ясный: он говорил искренне. Это тягостное признание, это «я не знаю», невольно вырвавшееся в ответ на неистовые вопросы, разверзло между ними бездну. Маркус мог ожидать чего угодно, даже того, что приказы для него передает папа собственной персоной. Но только не этого.

– Распоряжения поступают ко мне на голосовую почту, точно так, как я передаю их тебе. Всегда тот же голос, но больше я ничего не знаю.

Маркус, смертельно бледный, отпустил его: