Охотник за тронами

— Московиты идут на приступ! Ратуйте, люди!

За ними побежали горожане, посадские — сперва несколько человек, затем еще и еще.

Николай, опустив голову, стоял неподвижно. Потом медленно вернулся в избу. Все постояльцы были на месте. Только хозяин где-то пропадал.

Николай переглянулся с кузнецом и, отвернувшись к стене, улегся на лавку. Кузнец, опустив глаза, взобрался на печь и, посопев немного, замолк — не то заснул, не то притворился спящим.

Под утро вернулся Бочаров — усталый, грязный. Сбросил кожушок, стянул сапоги.

— Сколь наших побили — спаси Христос! Тыщи две, а то и более.

Кузнец промолчал. Жена его» заворочавшись, запричитала.

Николай спросил:

— Как так вышло, Кирилла?

— Пьяные они шли, Да все больше посоха, мужики — не воины. Пищальников немного было.

«Две тыщи!» — подумал Николай. И вспомнил маленького щуплого жолнера, убитого минувшим днем. Почему-то пригрезилось Николаю: лежат маленькие жолнеры — все как один похожие друг на друга, и побито их — видимо-невидимо. «За чью дне корысть пали они? — опять спросил сам себя Николай. — За какую маммону?»

Тихо обулся и, неслышно ступая, вышел из избы. Синий дым полз между домами, над бревенчатыми мостовыми города. Бродили вдоль стен монахи в черных рясах. С ними ходили женки, всматриваясь в лица жолнеров, лежавших на досках, на бревнах, на связках веников.

Возле иных крутились лекарки, знахари. У ног других — дьячки да псаломщики банили отходную. Изредка то та, то иная женка пронзительно вскрикивала, валилась наземь, признав в убитом свою кровинушку. Тотчас же рядом с нею оказывались соседки; сродственницы. Плача неутешно, утешали несчастную: жалея подругу, жалели иксами себя, и всех осиротевших и обездоленных.

«А за стеной, — подумал Николай, — почитай, впятеро боле убитых да покалеченных, и некому над ними плакать. Недели через три, а об иных только через полгода узнают матери и жены в Москве или во Пскове от уцелевших земляков, что возвратятся домой. И будут плакать так же, как плачут сейчас матери и жены-смолянки, но станут винить во всем тех, кто убил их сына или мужа. А эти клянут сейчас московитинов и псковичей душегубами, но ни одни, ни другие не ведают, что не тот убивает, кто ударил смертельно, но тот, кто вложил ему в руку меч и послал на убийство. Вот она — правда. Не стану более двум господам служить, и одному из них тоже не стану. Однако же сделаю все, чтоб не лилась кровь людская», — с горячностью подумал Николай, искренне удивляясь, как раньше до этого не додумался, как столь простой истины не постиг? И сам ответил: «Жил, как все. Ни над чем не задумывался. Многим вракам верил и всяческой несусветице, а ныне, познав правду, гоже ли мне держаться за старое?»

Будто клятву произнося, сказал вслух:

— Никак не гоже.

За спиной послышался негромкий хохоток, будто подслушал кто-то его мысли и над последними словами решил посмеяться.

Николку будто по лицу хлестнули — и обидно ему стало, но и, кроме того, дивно: кто это может в столь злую годину посмеиваться?

Волчонок оглянулся и увидел в полусажени за спиной Аверьяна Рыло.

Не здороваясь, зло глядя в лицо Аверьяну, не скрывавшему, как бы назло ему, улыбки, Николка спросил сумрачно:

— Чего зубы скалишь, дядя Аверьян?

Не сгоняя с лица озорства и не гася в глазах смеха, Аверьян проговорил миролюбиво:

— Иду и дивлюсь, кто это столь шибко бежит, руками машет, сам с собою разговаривает? Подошел поближе, а это мой товарищ, оказывается, сам себя, разумного, спрашивает и себе же, разумному, отвечает.

— А кого же спрашивать? — распаляясь, почти выкрикнул Волчонок. — Тебя, что ли?

— Ну, хоть и меня. Со мною даже князь Глинский говорить не брезговал.

— И часто он к тебе за советом бегал? — продолжал задирать Николка.

— А два раза всего, — невозмутимо ухмыляясь, проронил Аверьян, словно поддразнивая Волчонка. И продолжал, будто не замечая недружелюбной его горячности: — Да зато какие два раза? Первый раз, перед тем как князю в битву с татарами вступить, сказал я ему: «Тогда только врага победишь, князь, когда народ с тобою будет». И ведь подлинно — победил князь…

— Не скажи ты ему тех своих слов, знамо дело, побили бы Глинского татары, — съязвил Николай.

Как бы не расслышав Николкиных слов, Аверьян продолжал спокойно:

— А другой раз говорил я с князем, как собрался он супротив короля Сигизмунда замятию начинать. И остерегал от той крамолы, уверяя, что будет королем бит.

Николка знал, что Аверьян врать не станет, а правда, кою сейчас он говорил, казалась весьма занятной, и Волчонок примирительно буркнул:

— Как же ты столь догадливым оказался?

— Над всяким разным, Николай, сызмальства размышлял. Многое у людей подслушал. Ежели бы только своим умом жил — не счесть промашек да оплошек наделал. А ведь нельзя — за мной почти всегда мир стоял, и ошибки мои людям, что мне поверили, ох как дорого могли бы стоить.

Николай вздохнул смиренно, поглядел на Аверьяна задумчиво и строго. И тихо, как на исповеди, все, о чем только что размышлял, пересказал.

Аверьян слушал Николая, не перебивая. Положив пареньку на плечо тяжелую руку, сказал: