Охотник желает знать

– Она не права. Для того чтобы осуждать вора, не надо быть вором. Чтобы выносить приговор убийце, не надо никого убивать. Я, например, по глупости в это дело влипла. Не скажу, что особо жалею, но все же. Тот чин из городской прокуратуры меня заприметил, стал названивать, приезжать ко мне на работу. Я поняла сразу, что ему надо. И, в принципе, с самого начала была согласна. А потом, когда он меня на пикник пригласил, поехала с вполне определенной целью. Но все равно выпила для храбрости. Потом, уже в доме, мне, видимо, что-то подсыпали, потому что как в тумане все происходило.

– Можешь не рассказывать, я-то тебя хорошо знаю.

– Мне сейчас обидно только то, что ты это видел, а так все равно. Я же потом с тем мужиком больше года встречалась. И к Дарькину мы еще пару раз ездили, и нас опять снимали. Меня немного удивляло – мой приятель вроде человек опытный, а не боялся, что запись потом смогут использовать против него. «Против закона не попрешь, – говорил он, – а закон – это мы сами. Если кто-то мне только намекнет на какой бы то ни было компромат, я того камикадзе надолго упрячу за шантаж, вымогательство и вмешательство в личную жизнь. И постараюсь, чтобы каждый день на зоне для шантажиста стал адом».

Люба поднялась и, подхватив пакет с дисками и диктофоном Бурцева, направилась к выходу.

– Ладно, я пойду… Вообще-то, если честно, то я с собой бутылку хорошего шампанского притащила, еле-еле ее в свою сумочку затолкала. Хотела выпить с тобой и с твоей невестой. Но уже в другой раз, вероятно.

– В другой раз обязательно, – согласился Гречин.

Алексей вышел провожать гостью, и они еще немного постояли возле ее «БМВ».

– Может, у нас и плохие законы, – продолжила Люба разговор, – но других нет. Значит, надо исполнять эти. Иначе… Совсем худо будет, если у народа нет страха, если позволено все.

– А пока все позволено избранным, – перебил Шведову Гречин, – а народу нельзя ничего. И в первую очередь ему нельзя сталкиваться с правоохранительными органами и судебной системой, потому что порвут сразу. У нас народ – как мальчик, который залез в чужой сад за недозрелым яблоком, а его покусала сторожевая собака. Кто виноват? Конечно, сам «преступник». Но только народ – не мальчик. Народ – это мы все, в том числе и мы с тобой. Но из нас сделали сторожевых собак. Народ посадил себе на шею жадных, подлых, порочных людишек, которые воруют у нищих, да еще и травят их злобными псами вроде нас. Мы, выходит, не народ. А вот мои родители, твоя мама, друзья, с которыми я учился в школе, просто люди, которых я люблю и которые ничего плохого никому не сделали, – они, выходит, бесправны и беззащитны. А почему? Потому что бедны? Потому что не воруют, не тащат из бюджета миллионы, чтобы прокутить их в Куршавелях? На чьей мы стороне?

Алексей замолчал. Шведова щелкнула кнопкой на брелоке, сняв сигнализацию, потом открыла дверцу машины и, показав на свой автомобиль, спросила тихо:

– Ты и за это меня осуждаешь?

– Если ты приобрела «БМВ» на свои законные…

– Нет, конечно, – усмехнулась Люба. – Я просто закрыла дело на одного дурачка, который решил в институте наркотой торговать. Мальчик был не из простой семьи, но решил, что родители мало ему денег выделяют. Он дал мне слово, что больше не будет. Его папа машинами торгует и в благодарность подогнал мне эту тачку. Я сначала отказывалась, а потом взяла.

– Мальчика из института не отчислили, в армию он не пошел? – поинтересовался Гречин.

– Нет, конечно.

– Понятно, пусть народ его защищает.

– Да ну тебя!

Шведова посмотрела на часы.

– Надо ехать.

Хотела его поцеловать, даже потянулась губами, но потом сама отшатнулась.

– Что-то я размечталась… – сказала Люба и засмеялась.

Гречин посмотрел вслед выезжающей из двора машине и подумал, что, если бы они чаще встречались, многое из того, что случилось с Любой, не произошло бы. Вполне вероятно, она от душевного одиночества, оттого, что рядом нет никого, с кем можно хотя бы поговорить, стала такой… нет, не циничной, а обреченной так думать и поступать. Будь рядом с ней любой нормальный мужчина, который готов не на словах, а на деле заботиться и защищать ее, Люба поняла бы, что жизнь совсем другая, чем ей представляется из прокурорского кресла. Потом Алексей опять вспомнил Марину и подумал, что ничего не понимает в этой жизни.

Майор бросил взгляд на горящие окна своей квартиры, шагнул к крыльцу и остановился. Зачем идти туда, где пустота, где недавние мысли о счастливой жизни разбежались, как мыши по темным норам? Да только идти больше некуда. Если только к Наташе. Но он был у нее накануне по воле случая – не напрашивался, дождь помог. Все же не следует быть надоедливым.

Гречин колебался. Но колебался недолго. И все-таки позвонил Наташе. Причем в тот момент стоял уже возле ее подъезда.

Девушка как будто даже обрадовалась. Сказала, мол, не рассчитывала, что он вспомнит о ней, а уж тем более зайдет, но на всякий случай напекла пирожков с яблоками.

Странно, не рассчитывала, а пирогов напекла… Хотя почему странно? Наташа ведь обещала отблагодарить его за помощь.