Охотники 1. Погоня за жужелицей

Представьте сами. Маленький, футов на триста или чуть больше внутренний дворик, куда с трех сторон выходят двери номеров первого этажа и окна апартаментов этажа второго. Высокие французские окна с пузатыми балкончиками, на которые постояльцу можно выставить разве что полстопы. Дворик вымощен цветной мозаикой — такой старой, что от узора остались лишь воспоминания. Так с годами выцветают чернила и надежды в девичьих дневниках. В центре дворика расположен фонтанчик, наверняка прекрасный в фантазиях проектировщика, но в реальности похожий на глубокую лохань с гипсовым амуром посередине. За многие годы амур облупился, заплесневел, утратил кое-какие свои фрагменты, и возможно, поэтому фонтан ехидно зовется постояльцами «Скорбь прачки».

— Беги, Эйты! Беги быстрее! — Хрисанфа Кастанидис страшно полыхает глазами, размахивает руками и мечется за горничной вокруг «Скорби прачки». Ноги ее (та часть, что виднеется из-под сорочки) громоздки и испещрены разбухшими венами, точно таинственными знаками. — Беги! Лучше беги быстрее! Если я тебя поймаю, задушу своими руками! Зарежу! Продам Ахметке-хамамщику за три куруша. Беги, Эйты! Лучше беги! Palio puta’na!

Развешенное вокруг фонтана постельное белье (веревки натянуты лучами, расходящимися от амура во все стороны) превращает дворик в цирковую арену, а погоню — в акробатическую вольтижировку. Эйты ныряет между простынями и пододеяльниками, стараясь не задеть или не дай бог не уронить стираное: ей же и перестирывать. Но в конце концов налетает на простыни, смешно в них путается, пищит, а сзади в нее, не удержавшись, врезается мадам Кастанидис. Веревка обрывается… и хозяйка в ярости топчет белье, выкрикивая по-гречески и по-турецки страшные проклятия. Белье ей тоже жаль (щелоком не настираешься, мыло по нынешним временам дорого, а уж арабское мыло, которым, как известно, лучше всего оттирать исподнее и шелк, днем с огнем не найти), но ненависть к нерасторопной горничной сильнее.

— Вычту из жалования… — грозится мадам Кастанидис, тяжело, как миноносец, разворачивается и уходит.

Эйты кивает, поднимает многострадальную простынь, надеясь, что можно будет обойтись «малой кровью» и всего лишь застирать уголок. А потом присаживается на край фонтана и тихо, как мышь, плачет, не обращая внимания на то, что нос покраснел, а косынка сползла на самый затылок и рыжие кудрявые волосы стыдно растрепались.

***

— Капусту пристрелю! Вот разберусь с делами, выдерну Малыша Стиви, вернусь сюда и пристрелю! Ей-ей! Наши луизианки с ниггерами ведут себя обходительнее, хотя те еще стервы! А девчонку эту, которая Алев… жалко. Сирота. Слышь, Ходуля, ее там к тебе в комиссариат приткнуть никак? Ну, может, чай заваривать, бумажками шуршать… Или на машинке стучать? Или телефонной барышней? Она по-всякому шпарит. Умница такая… Пропадет тут.

— Кого? Куда пристроить? — Артур оторвался от свежего выпуска «Docheridei Hawadis» и посмотрел на Красавчика отсутствующим взглядом.

— Ну, горничная здешняя. Востроносенькая мисс. Алев ее зовут… Вчера мне штаны штопала, так мы поболтали чуток. Скромница. Пошутить с ней совсем никак. Что ни скажи — сразу краснеет и убегает. Пухленькая такая. Будто мячик.

— Какая горничная? Малышка Эйты? — Артур перестал теребить переносицу и уставился на Красавчика поверх пенсне. Зная о неспособности Баркера запоминать имена, тем более иностранные, Артур был почти изумлен. Надо же… Недели не прошло, как они устроились в пансионе мадам Кастанидис, а Баркер уже завел себе протеже. Забавные все же эти американцы. Как большие дети.

— Алев. Огонек по-турецки значит, ну, или вроде того. Я, сам знаешь, такое запоминаю туго. А девчонка сама — не турчанка. Русская, что ли… Или жидовочка, — почему-то хмуро пробасил Красавчик. — Сирота. Вот Капуста ее и гнобит вовсю. Ходуля, пригляди ей там работенку почище, а? И чтоб солдатни никакой. Чтобы джентльмены. А лучше леди.

— Генри… — Артур тяжело вздохнул. — Ох, Генри… Ну что мне с вами делать? Где я вам посреди этой катавасии отыщу леди? Хорошо. Хорошо. Я спрошу. Но не обещаю. Скажите лучше, как ваши дела? Отыскали, кого собирались? Куда дальше?

— Да какой!!! Как в воду канул. — Красавчик выругался. — Облазил всю эту дыру, весь этот хренов их рынок, наверняка вшей или что похлеще подцепил — нет нигде нужного человечка… Может, свинтил. А то и пришили. Теперь концов не найти. Вот посоветуй, Ходуля, как мне трясти этих турков, когда они по-нашему ни бум-бум, а я по-ихнему ни тум-тум? А? Или врут они и очень даже бум-бум? Может, и врут? Ну, ничего. Кое-что все же выжать удалось. Со сломанными пальцами кому жить охота? Никому. Даже туркам… Знаешь, Ходуля, люди споро так языкам обучаются и столько всего чудного припоминают, если хорошенько им пояснить на пальцах, что к чему. На пальцах… Хе-хе.

Красавчик хохотнул, порадовавшись собственному случайному каламбуру. Артур неприязненно поморщился. Ведь неплохой человек Генри Джи Баркер, но все же «можно вывезти янки из Чикаго, а вот Чикаго из янки — вряд ли».

— Все-все, Генри. Прошу вас, без подробностей. Достаточно.