— На. Пососи сухарика. Синяя вся. А я из Самары буду. Прошлым летом у нас картошечка родилася как горох, просо ссохло. Желуди я дитям варила, корочку липовую толкла… Троих ребятят схоронила, трое пережили, вроде как. Свечку пошла поставила. А тут и тиф. Померли малые. Сгорели за неделю. А я живая. Хожу, правда, плохо, — баба задрала юбку, бесстыже опустила нитяные чулки и продемонстрировала всему вагону отекшие в лодыжках ноги.
Говорила все это баба ровно, без грусти, словно горе выжгло ее изнутри подчистую и ничего больше не осталось. Только выстуженный вагон, странные попутчики да стук колес. Сизый мужик понимающе мычал, крепко держа обеими руками сидор. Жаловался, что уже которую неделю ночует на вокзале, и что был он в Белокаменной по делам, а теперь ехать ему аж в саму Одессу, где ждет его молодая жинка, если еще не скурвилась и не спуталась с уркаганами или солдатней. Баба сочувственно кивала. А Артур из сказанного понимал мало, но, может, от этого было ему еще страшнее, поэтому он глядел и глядел на Дашу и старался понять, о чем думает она, слушая старуху? Кого винит за свою судьбу, за смерть родных, и за то неизбывное горе, что окутало Дашину страну, согнало неповинных ни в чем людей с насиженных мест, погнало в дорогу?
— В Екатеринослав надо мне. К сестре… А вы что за люди такие будете, барышня? Гляжу, никак понять не могу. Вы, вроде, из благородных, а одна среди мужиков… Да еще и этот убогынькый… — баба быстро перекрестилась, глазами показала наверх, туда, где, спрятавшись за тюками, сопел Креветка.
— Мы… это… едем вот.
Даша поперхнулась сухарными крошками. По всему, отвечать за остальных приходилось ей. По-русски кое-как говорила лишь Маргарита, но акцент ее все же был ужасающ и вызвал бы ненужные подозрения.
— А муж-то твой, который из трех будет? Чай не карла? — никак не хотела угомониться любопытная старуха.
— Муж? В смысле… Муж? — Даша замямлила…
— Я муж! — Артур строго уставился в краснощекое щербатое лицо.
— От! Так оно сразу видно. Подходите-то как друг дружке! Как ниточка с иголочкой, — баба поплыла в улыбке и протянула Артуру вторую половину сухаря. Отказываться майор не стал — цыганских пирожков ему было мало.
— Да. Муж, — Даша выдавила из себя слово «муж» и презрительно смерила Артура взглядом. — А вообще-то мы все — артисты цирка! Едем на гастроль! Вот он, муж мой, например, клоун! Рыжий!
Артур едва не подавился. Судя по тому, как фыркнула Марго, она вовсе не спала, слышала все преотлично и теперь едва сдерживала смех.
— Циркачи, значит… Шапито? — влез сизый. Ему явно хотелось поговорить. — Вижу, через окно в вагон лезете, и сразу понял — циркачи. Чудные уж больно по виду. И лилипутик с вами, и мамзель из себя ладная… Акробатка, поди. А в кожанке кто таков будет? Серьезный человек, по всему.
— О это! Это сам товарищ Баркэрович. Наш анрэпрэнер из Чэка, — открыв сине-зеленые глаза, Маргарита вкусно зевнула.
Разговоры смолкли. Затихли плачущие дети. Закончился самогон. Вагон спал. Спала, закинув назад голову, болтливая старуха. Спал обрюзглый сизый мужик, обхватив обеими руками свой драгоценный сидор. Сопел наверху Креветка. Спала, скрючившись в углу, уморившаяся за эти дни Даша. Поезд шел под гору, набирая ход.
— Сойдем в Екатеринославе, если повезет. Если до этого нас не снимут. Не обнаружат. Не расстреляют. Дальше легче. Там уже можно найти повозку, проводника, договориться с местными, — Артур старался едва шевелить губами, опасаясь, что кому-нибудь из пассажиров взбредет в голову прислушаться, и тогда выяснится, что в поезде иностранцы. — Деньги у меня есть.
— Деньги у всех есть, — Красавчик тоже старался говорить тихо, но все равно получалось у него кое-как, поэтому Марго постоянно на него шикала.
— Тшшш, фермер! Тихо! А меж тем, ваша барышня опять молодцом. Каков пассаж про цирк! А? Брависсимо! Если бы я вдруг искала себе ученицу, то взяла бы ее, не раздумывая.
— Марго! Прекратите!
— А что «прекратите», Артур? Ваша русская мадмуазель растет прямо на глазах. Вчера она прибрала к рукам все ваши предметы, потом без спроса воспользовалась одним из них и весьма ловко выследила нас. К тому же, вовремя предупредила об облаве. Потом довела всех нас до вокзала. И, между прочим, не хныкала, не ныла и не собиралась ложиться и помирать, как некоторые. А теперь, вот, подобрала нам отменную легенду! А ведь молодец девчонка. Все верно — артисты и шлюхи всегда вне подозрений! Нет! Из вашей Даши определенно будет толк… — Марго потянулась, расправляя крепкие крестьянские плечи. Правда, если кто-нибудь из присутствующих удосужился бы присмотреться, понял бы, что держится она из последних сил. Что руки ее дрожат, а губы посинели. Но ни за что Маргарита Зелле не позволила бы кому-нибудь увидеть ее немощной и слабой, поэтому она продолжала дразниться, вынуждая присутствующих ее изо всех сил ненавидеть. Лучше уж ненависть, чем жалость — это Марго решила для себя давно. — Я бы ее обучила. Исключительно ради искусства. По крайней мере, если я отброшу коньки, будет, кому меня заменить!