Охотники на людей

Дикий не ответил. Не в человеческих силах разговаривать, находясь под действием хэдхантерского парализатора.

Интересно, а понимает ли вообще борода, что происходит? Знает ли, что потерял дочь? Способен ли осмыслить, что утратил свободу? Или лошадиная доза обездвиживающего препарата парализует не только тело, но и мозг? Или болезненная инъекция вместе с мышцами скручивает в тугой узел и разум тоже?

Почему из зажмуренных глаз дикого текут слезы? Откуда они? Что это за слезы? Слезы боли? Слезы бессильной ярости? Слезы отчаяния?

Чем больше всматривался Борис в слезящиеся глаза сильного, здорового, но совершенно беспомощного мужика, тем сквернее себя чувствовал. Чем глубже пытался проникнуть в мысли треса, тем меньше ему нравилась работа хэдхантера.

И тем отчетливее он понимал одну простую вещь. Выполнять он эту проклятую работу будет старательно. Еще старательнее, чем прежде. Из кожи вон лезть будет! Землю рыть будет! Лишь бы всеми правдами и неправдами заработать побольше баллов — и в этом рейде, и в последующих. Лишь бы быть в группе на хорошем счету, лишь бы нужным быть и полезным.

Лишь бы остаться по эту сторону трес-линии. Лишь бы, не дай бог, не выпихнули на ту…

Глава 14

Работа была сделана. Хутор — зачищен. Добыча — погружена в тресовозки. Ее оказалось не так много, как рассчитывали хэдхантеры, но все же больше, чем после первого сафари.

Борис был в числе тех, кому достались заветные трес-баллы, однако ни радости, ни удовлетворения он от этого почему-то не испытывал. Общаться ни с кем не хотелось. Борис сидел один, в сторонке, привалившись спиной к колесу трес-транспорта. Хэдов поблизости не было, и это его устраивало вполне. Из головы не выходила та девчонка, разбившаяся об асфальт.

— Эй, пятнистый!

Борис вздрогнул. Огляделся. Рядом — никого. Зато над головой в борту тресовозки темнело окошко, забранное решеткой.

Такие окошки предназначались для вентиляции и наблюдения за пленниками во время стоянок. Но через них же дикие тоже могли видеть своих конвоиров. Вот Бориса и увидели…

— Сколько ты заработал на этот раз?

Борис разглядел за стальными прутьями знакомое лицо. Ну конечно! Чернявая! Дикарка опять будет капать ему на мозги?

— Заткнись! — шикнул Борис.

И без нее сейчас паршиво. Да и вообще… Разговаривать с пассажирами тресовозок не положено.

Но как же, заткнется такая!

— Что, неудачная охота? — в голосе дикарки послышалась насмешка. — Мало народу настреляли? С личными баллами напряженка? Поэтому ты такой злой, да?

— Слушай, пасть закрой, а! — огрызнулся он.

— А может быть, тебе уже противно то, на что ты подписался?

Борис скрежетнул зубами. В точку, сучка! В самую точку попала!

— А ведь твоя служба только начинается, пятнистый.

Он молчал. Однако от тресовозки не отходил. Слушал…

— И дальше будет только хуже.

— Откуда тебе знать, как будет дальше? — процедил Борис.

Да, говорить с дикими запрещено, но слова рвались сами. После этой охоты хотелось выговориться. Хотя бы так. Хотя бы здесь. В конце концов, никто из сослуживцев его сейчас не видит и не слышит.

— Я знаю, как будет… — интригующе улыбнулась она.

— У тебя была бурная жизнь, но разве ты была хэдхантером?

— Разумеется, такого грязного пятна в моей биографии нет, — теперь в ее голосе звучало презрение.

Грязного пятна?! Вот сука! Сука-сука-сука! Он сжал кулаки.

— Но мне приходилось общаться с начинающими охотниками, — как ни в чем не бывало продолжала чернявая. — Они мне многое нарассказывали.

Врет? Нет? А если нет, то…

Борис содрогнулся. Он понял, при каких условиях хэды рассказывают диким то, что те хотят услышать. Хэды — диким, а не наоборот. Такое возможно, только если хэдхантер попадает в плен. Брр! Не дай бог!

— Первые две-три охоты ломают человека, — говорила дикая. — Я имею в виду охотника. И сдается мне, ты сейчас на грани того.

Сочувствие? Издевка? Нет, первого в ее голосе быть никак не могло.

— Что-то случилось, ведь так? — Она через решетку заглядывала ему в глаза. — Что-то такое, чему ты совсем не рад, пятнистый. Чего не можешь себе простить. Потому и сидишь здесь один, дерганый весь и с кислой миной. Разве я не права?

Права, еще как права! Но кто ты такая, чтобы тебе о таком докладываться? Священник-исповедник? Психолог-мозговед? Батяня-командир? Любящая жена? Верная боевая подруга?

Нет, прозорливая сучка, ты всего лишь…

— Сегодня я подстрелил ребенка… — снова вырвалось само собой. — Девчонку одну.

Какая глупость! Ну зачем?! Зачем он ей-то об этом говорит?

Борис тряхнул головой. Наверное, потому, что так нужно. Сказать хоть кому-то. Не с Ухом же это обсуждать. И не со Стольником.

— Она погибла… — начав говорить, остановиться было трудно.

— Ты бы предпочел, чтобы она выжила, стала треской, а тебе за нее выплатили бы бонус?

Предпочел бы? Да, он бы предпочел, чтобы было так. И не в бонусе дело. Не в нем одном, наверное.

— Ей было лет тринадцать или четырнадцать. Вот и все.

Действительно, все. Вот и…

Дикая в тресовозке заткнулась. Но лишь на пару секунд.