Охотники на людей: как мы поймали Пабло Эскобара

Проезжая мимо арбузных полей, начальной и старшей школы, где я играл в футбол и бейсбол, забегаловки, где впервые попробовал пиво, я чувствовал, что покидаю не только родной город, но оставляю позади свою юность – и поэтому плакал. Я гнал на север по 59-й автомагистрали и едва видел дорогу из-за непрерывно текущих слез. Мимо, словно кадры из фильма о моей прошлой жизни, проносились ранчо, на которых паслись стада под присмотром пропыленных ковбоев на лошадях.

Я ехал мимо Хьюстона на север, в Хантсвилл, где располагался Департамент уголовного правосудия штата Техас, который стоял надо всеми исправительными учреждениями штата. Однажды кто-то очень точно подметил, что Хантсвиллу не грозит никакой экономический кризис, потому что основной доход город получает от содержания преступников.

И это правда: из тридцати восьми тысяч жителей города около семи тысяч работает в тюрьмах. Несколько тысяч работает в местном университете. В семи тюрьмах Хантсвилла содержится более тринадцати тысяч заключенных. Есть даже местная шутка: «Половина жителей сидит в тюрьмах, а вторая половина их охраняет». В этой мрачной шутке кроется толика гордости, ведь как бы люди ни относились к смертной казни, сложно отрицать, что Хантсвилл стал своего рода национальным памятником уголовному правосудию. Здесь расположен Тюремный музей Техаса, где хранится пистолет Бонни Паркер, который был при ней в 1934 году, когда их с Клайдом в Луизиане расстрелял отряд шерифа. Главной же достопримечательностью является «Старушка Искра» – электрический стул, на котором в период с 1924 по 1964 год казнили 361 преступника. До появления «Старушки Искры» заключенных, приговоренных к смерти, просто вешали в разных округах штата Техас.

Я въехал в Хантсвилл в расстроенных чувствах, с красными глазами, еще не зная, чего ожидать. Это был типичный техасский город, не особо отличавшийся от тех, что я видел в детстве: широко раскинувшийся в разные стороны, с прямыми улицами и ржавыми пикапами у хозяйственных магазинов и киосков с газировкой. Я остановился, чтобы размять ноги, и прошел мимо заколоченного театра на Двенадцатой улице в центре города и остановки «Грейхаунд». Позже я не раз увижу, как бывшие заключенные топчутся на ней в ожидании автобусов, сжимая в руках банки с пивом в грубой оберточной бумаге – первый глоток свободы после отсидки.

В город я прибыл субботним вечером, когда закусочные наводнили студенты Государственного университета имени Сэма Хьюстона. Они делали домашние задания или оживленно беседовали за кофе с пирожными. Однако, увидев место своей работы – внушительное здание из красного кирпича, что возвышалось над центром города, – я осознал, что нахожусь в одном из самых жутких мест в своей жизни. Хантсвиллскую тюрьму на 225 камер построили в 1849 году, это старейшая тюрьма штата. Местные называют ее «Стена». С тех пор как в 1982 году в Техасе вернули смертную казнь, здешняя комната исполнения приговора принимала больше заключенных, чем в любом другом штате.

Остановиться было не у кого, так что я заселился в самую дешевую гостиницу. На следующее утро я явился на стажировку раньше времени и меня приписали к тюрьме Эллиса в девятнадцати километрах к северу от Хантсвилла. Там содержались самые опасные заключенные, приговоренные к смертной казни. Возвращаясь в гостиницу после заполнения всех необходимых бумаг, я наткнулся на крошечный трейлер, припаркованный примерно в квартале от «Стены». В нем не было и шести метров, да и выглядел он откровенной развалиной, в которой давно никто не убирался. Тем не менее я сразу снял его у пожилой хозяйки. Не знаю, почему она прониклась ко мне доверием, – может, заметила мои заплаканные глаза или непросохшие слезы на лице, – но она робко попросила всего сто долларов в месяц, и я согласился. По выходным я покидал свое крошечное жилище, шел к главной тюрьме и тратил талоны на обед и ужин.

В первый же день работы в тюрьме Эллиса мне дали задание провести перекличку среди приговоренных к смерти. Никакого инструктажа на случай нештатных ситуаций, так что по метровому проходу между камерами я шел с большой опаской и, сказать по правде, был напуган до полуобморочного состояния. Ладони вспотели, и с каждым шагом сердце колотилось всё быстрее. Я даже не осмелился смотреть по сторонам, прилипнув взглядом к списку имен на планшете. Называя имена, я думал только о том, чтобы произнести их правильно, и мне казалось, заключенные чувствуют мой страх и слышат дрожь в голосе. Они, конечно, знали, что я работаю первый день и совершенно ничего не соображаю от страха. И вот, когда в оглушительной тишине я произнес третье имя, кто-то крикнул: «Бу!»

Этот крик стал последней каплей. Я бросился бежать. Просто развернулся и кинулся назад по проходу на предельной скорости.

В чувство меня привел оглушительный смех охранников и заключенных, которые чуть ли не по стенам сползали.

Я облегченно выдохнул, но тревога так и не ушла. В окружении заключенных, совершивших тяжкие преступления, было не до смеха.