Охотники на людей: как мы поймали Пабло Эскобара

Отец служил в пехоте. После нападения японцев на Пёрл-Харбор в 1941 году, которое послужило поводом для вступления США во Вторую мировую войну, его отправили в Европу. Будучи сильным и высоким, он помогал санитарам во Франции и Бельгии вытаскивать с поля боя раненых солдат и удерживал их во время медицинских манипуляций.

Вернувшись из Европы, отец поступил в Университет Боба Джонса в Гринвилле, штат Южная Каролина, чтобы стать священником. Он первым из своей семьи получил высшее образование и после выпуска вместе с моей матерью и сестрой переехал к месту новой службы в Мемфис. Там я и родился. Позже, уже в Мёрфрисборо, он сменил несколько небольших церквей и брался за всевозможные подработки. Помню, как он ходил по домам, продавая пылесосы. У него получалось, и он частенько приговаривал, что Бог направляет его и подсказывает, как убедить клиента совершить покупку.

В конце концов Бог увел моего отца из лона церкви и привел к ткацкому станку. Поработав в магазине напольных покрытий в Нашвилле, он убедил своего младшего брата, летчика в отставке, открыть общее дело. Новый магазинчик ковров в Нашвилле процветал, но при таком количестве конкурентов о расширении можно было не мечтать, и отец с дядей принялись искать новое место.

Через два года после той истории, когда я попался полицейским у дома своего друга, наша семья уехала из Теннесси и направилась севернее – в родной штат моих родителей, Западную Вирджинию, где отец с дядей собирались основать ткацкую империю. Мы осели в Принстоне, тихом городке при железнодорожной станции, с населением что-то около шести тысяч человек, в окружении угольных месторождений и неподалеку от Аппалачских гор. В Западной Вирджинии у нас были прочные исторические корни: сюда когда-то эмигрировали из Англии мои бабушка и дедушка по материнской линии. Дедушка всю жизнь проработал на угольных месторождениях.

Я уже был подростком и не хотел переезжать, расставаться с друзьями и школой, где пользовался популярностью. В Принстоне я перешел в старшие классы, и мне пришлось несладко. Дети передразнивали акцент, который я усвоил в Теннесси, будто я и правда деревенщина с Глубокого Юга[10]. Я из кожи вон лез, чтобы влиться в компанию, и в конце концов научился приглушать акцент, подделываясь под манеру речи местных. В этом городе детям было нечем заняться, кроме разве что посещения спортивных секций и церкви. Спустя время городская администрация открыла молодежный центр в бывшем боулинг-клубе – со столами для пинг-понга, закусочной и танцплощадкой, где я впервые танцевал с девочкой.

В Принстоне отец с дядей начали превращать магазин в успешное семейное предприятие, привлекая всех к работе. Мама вела бухгалтерию и встречала покупателей, договаривалась об укладке напольных покрытий и заказывала расходные материалы для магазина, пока отец с дядей выискивали линолеум и ковры по заказу клиентов. По-настоящему бизнес держался на маме. Если бы не ее энтузиазм и усердие, ничего бы не вышло. Моя сестра тоже работала в магазине на неполную ставку. Когда мне исполнилось четырнадцать, и я стал частью семейного дела. Отец надеялся, что со временем я займу его место, но считал, что начинать нужно с самого низа. Я подметал, мыл полы, убирал туалетные комнаты и выносил мусор. В конце концов меня «повысили» до консультанта, который должен был встречать клиентов и показывать им бесчисленные образцы ковровых покрытий и линолеума.

Меня до сих пор тошнит от вида ткацких станков.

В конце шестидесятых – начале семидесятых, когда другие подростки отращивали длинные волосы, курили травку, выступали против войны во Вьетнаме и оплакивали распад «Битлз», я вел довольно скучную жизнь в консервативном городке у подножия Аппалачских гор. Давно покинувший пост священника отец оставался таким же поборником строгой дисциплины: до восемнадцати лет он запрещал мне ходить в кино и играть дома в карточные игры, даже в «Старую деву»[11]. Сестре запрещалось носить штаны и шорты, а длина ее платьев была строго ниже колен. Узнав, что мы набедокурили, отец порол нас ремнем. Многим это покажется жестоким, а в сегодняшнем либеральном обществе такое воспитание и вовсе приравнивается к насилию над детьми, но мы привыкли к ограничениям. Мы знали, что нам можно и нельзя, и знали, чего ждут от нас родители.

Следуя традиции, сложившейся еще в Теннесси, мы всей семьей посещали Первую баптистскую церковь в Принстоне. Религия и встречи прихожан не очень-то меня привлекали, пока я не попал на выступление детского церковного хора. Он назывался «Голос веры», а между собой мы называли его просто «Голос». Меня настолько впечатлила профессиональная постановка, освещение и само выступление, что я тоже записался в «Голос» и пел в хоре до окончания школы. Я не был лучшим, но мне нравилось ощущать себя частью разношерстной группы детей. Мы выступали в школах и церквях по всей Западной Вирджинии и Вирджинии. Мы были так популярны, что за время моего участия хор разросся с сорока человек до более чем четырехсот.