Охотники на мамонтов

– Именно тебе и полагается открывать трапезу. Мы должны воздать честь Великой Матери, и, согласно нашим обычаям, женщина должна выбрать первый и самый лучший кусок, не ради собственной выгоды, а как дань уважения к Мут, – объяснил старец.

Недоумение постепенно исчезло из глаз Эйлы, и она с благодарностью посмотрела на Мамута. Взяв слегка изогнутую тарелку из куска отполированного бивня, она с величайшей серьезностью и тщательностью выбрала лучший кусок жаркого. Джондалар улыбнулся ей, одобрительно кивнув. Теперь все остальные могли подойти к блюду и взять себе кусок по душе. Покончив с едой, мамутои сложили свои тарелки в кучу, Эйла решила последовать их примеру.

– Я уже было подумал, что ты показывала нам новый танец, – произнес веселый голос за ее спиной.

Обернувшись, Эйла встретилась взглядом с черноглазым темнокожим мужчиной. Ей было неизвестно значение слова «танец», но, увидев широкую дружелюбную улыбку Ранека, она тоже заулыбалась в ответ.

– Говорил ли тебе кто-нибудь, как ты красива, когда улыбаешься? – спросил он.

– Красива? Я?.. – Она рассмеялась и недоверчиво встряхнула головой.

Джондалар как-то говорил ей почти то же самое, но Эйла вовсе не считала себя красавицей. Среди членов клана, вырастившего ее, не было таких высоких и худосочных людей, как она; Эйла переросла их всех задолго до зрелости. И лицом она тоже явно не вышла: ни у кого не было такого выпуклого лба и нелепой выступающей кости, которую Джондалар называл подбородком. Поэтому Эйла привыкла себя считать слишком большой и уродливой.

Ранек с интересом наблюдал за ней. Она рассмеялась с такой детской непосредственностью, как будто искренне думала, что он сказал что-то очень смешное. А он ожидал совсем другой реакции. Быть может, застенчивой усмешки или завлекательной, многообещающей улыбки, но серо-голубые глаза Эйлы казались совершенно бесхитростными, и в том, как она вскинула голову, отбросив непослушную прядь волос, не было даже намека на самоуверенность или застенчивость.

Более того, она двигалась с естественной грацией молодого животного – возможно, львицы или лошади. И от нее исходил ток удивительного обаяния, природу которого Ранек не мог до конца определить, но в него явно входили искренность, и чистосердечие, и еще нечто таинственное, нечто присущее только ей одной. Она выглядела совсем невинной, как дитя, радостно открывающее мир, и в то же время она была женщиной до мозга костей – высокой и, бесспорно, потрясающе красивой женщиной.

Он разглядывал ее с удвоенным любопытством. Ее густые, от природы волнистые волосы золотились под солнцем, как поля зрелых колосьев, по которым гнал волну свежий ветер; большие, широко расставленные глаза обрамляли длинные ресницы, более темного оттенка, чем волосы. Как талантливый ваятель, Ранек со знанием дела изучал изящные черты ее лица, исполненную силы грацию тела, и когда его глаза скользнули по ее налитой груди и соблазнительным бедрам, то в них появилось выражение, смутившее молодую женщину.

Она вспыхнула и отвела взгляд. Конечно, Джондалар говорил ей, что у людей принято открыто смотреть друг на друга, однако она не была уверена, что ей нравится излишне пристальное разглядывание. Под таким взглядом она чувствовала себя беззащитной и уязвимой. Обернувшись в сторону Джондалара, она увидела, что он стоит к ней спиной, но его напряженная поза сказала ей больше, чем слова. Он был сердит. Почему он опять рассердился? Неужели она чем-то вызвала его гнев?

– Талут! Ранек! Барзек! Смотрите-ка, кто идет! – призывно крикнул чей-то голос.

Все заинтересованно оглянулись. На вершине холма появились несколько человек, они уже двигались вниз по склону. Неззи и Талут пошли вверх по тропе, молодой парень стремительно побежал к ним навстречу. Они встретились где-то на середине пути и обменялись сердечными объятиями. Ранек тоже поспешил к вновь прибывшим и обнял пожилого мужчину, его приветствие было более сдержанным, но все же радушным и теплым.

Эйла почувствовала странную опустошенность, видя, как обитатели стоянки покидают своих гостей, желая приветствовать друзей и родственников; они все вместе весело смеялись и шутили, спеша обменяться приветствиями и новостями. А она, Эйла, принадлежит к Неведомому племени. Ей некуда пойти, у нее нет дома, в который можно вернуться, нет семьи, где ее ждут с объятиями и поцелуями. Иза и Креб любили ее, но они умерли, а сама она была мертва для тех, кого любила. Уба, дочь Изы, любила ее, как родная сестра; они не были кровными родственниками, но их породнила любовь. И все-таки Уба уже не откроет для нее свое сердце и душу, если увидит Эйлу вновь; откажется верить собственным глазам; просто не увидит ее. Ведь Бруд проклял Эйлу, обрек ее на смерть. Теперь она мертва для клана.