Охотники на мамонтов

Осторожно взяв маленькое изваяние, она окинула его взглядом и повертела в руках, рассматривая детали. Казалось, что-то смущало Эйлу, и она озадаченно поглядывала на фигурку то в фас, то в профиль.

— Если смотреть с этой стороны, — удивленно сказала она Ранеку, — то я вижу птицу, но когда поворачиваю ее вот так, то мне кажется, что я вижу женщину!

— Замечательно! Ты все правильно видишь. Именно этого я и добивался. Мне хотелось показать превращение Великой Матери, ее духовное состояние. Она превращается в птицу, чтобы лететь отсюда в мир Духов, но при этом все же сохраняет свою женскую сущность. Хочу соединить эти два ее состояния в едином образе!

Темные глаза Ранека возбужденно сияли, даже его голос слегка дрожал. Эйла улыбнулась, видя такое воодушевление. Она пока не знала этой стороны его натуры. Обычно он казался ей куда более равнодушным, даже когда подшучивал над кем-то из своих сородичей. Ранек вдруг напомнил ей Джондалара, также вдохновенно рассказывавшего ей об идее создания копьеметалки. Она чуть нахмурилась, вспомнив об этом. Казалось, те чудесные летние дни, которые они прожили вдвоем в долине, уже никогда не вернутся. Последнее время Джондалар очень редко улыбался, и даже если это случалось, то его веселье быстро сменялось раздражением. Неожиданно она подумала, что Джондалару, наверное, не понравилось бы то, что она сидит сейчас здесь, разговаривая с Ранеком, и слушает его увлекательный рассказ об этой чудной птичьей фигурке. И это случайно промелькнувшая мысль опечалила и немного рассердила молодую женщину.

Глава 11

— Эйла, вот ты где, — сказала Диги, входя в очаг Лисицы. — Мы решили начать вечер с музыки. Присоединяйся к нам. И ты, Ранек, тоже.

Пройдя по дому, Диги созвала почти всех обитателей Львиной стоянки. Эйла заметила, что к выходу несут уже знакомые ей костяные инструменты, раскрашенные красными геометрическими символами и зигзагообразными линиями, — Диги, повторяя неизвестное Эйле слово, тащила череп мамонта, а Торнек — лопаточную кость. Эйла и Ранек последовали за ними.

Легкие клочковатые облака быстро плыли по потемневшему небу к северу, резко усилившийся ветер срывал капюшоны и развевал полы меховых парок, но, похоже, никто из собравшихся в круг людей не замечал этих плохих предзнаменований. Невысокая насыпь из земли и камней защищала внешний очаг от преобладавших в этих местах северных ветров, и когда в него подбросили новых костей и немного хвороста, то огонь очень быстро разгорелся, хотя пламя пока казалось почти бесцветным на фоне сияющего великолепия солнечного заката.

Вокруг очага лежало несколько больших костей, вроде бы случайно забытых, но оказалось, что они были оставлены там специально, поскольку Диги и Торнек, присоединившись к Мамуту, расселись на них со своими ударными инструментами. Раскрашенный барабан Диги положила на две большие кости, так чтобы этот инструмент был приподнят над землей. Удерживая костяную лопатку в вертикальном положении, Торнек постукивал по ней костяным молоточком, слегка меняя положение своего инструмента.

Эйла поразилась, услышав, что эти барабаны звучат на свежем воздухе совсем не так, как в доме. Это были уже не просто ритмичные удары, они порождали своеобразную мелодию, которая показалась Эйле удивительно знакомой, хотя о" на никогда не слышала ее прежде. Эти изменчивые звуки напоминали человеческий голос; она и сама порой тихонько напевала нечто подобное, только не так выразительно и отчетливо. Может быть, именно это и называется музыкой?

Вдруг послышался чей-то голос. Эйла оглянулась и увидела, что это Барзек, откинув назад голову, издал громкий и протяжный завывающий звук, прорезавший вечерний воздух. Звук сменился низким вибрато, от которого в горле у Эйлы появилось ощущение странной сдавленности, а затем вновь поднялся на пронзительную высоту и умолк; эта внезапно оборвавшаяся музыкальная фраза, казалось, послужила началом для музыкального диалога, поскольку трое музыкантов начали быстро постукивать по своим инструментам, и Эйла вдруг поняла, что каким-то совершенно непостижимым образом им удалось повторить мелодию, пропетую Барзеком.

Вскоре к этому бессловесному пению присоединились и другие Мамутои, подтягивая мелодию, исполняемую на костяных барабанах. Постепенно характер музыки изменился. Она стала более медленной и задумчивой, и в ней появились какие-то печальные оттенки. Высоким приятным голосом Фрали запела песню. В ней рассказывалось о женщине, потерявшей своего возлюбленного и похоронившей ребенка. Слова песни, навеявшие воспоминания о Дарке, глубоко тронули сердце Эйлы, и глаза ее наполнились слезами… Оглянувшись, она обнаружила, что не одинока в своих чувствах, и еще больше растрогалась, заметив реакцию Крози. Старая женщина сидела, устремив вдаль застывший, отрешенный взгляд, ее морщинистое лицо ничего не выражало, но по щекам стекали ручейки слез.