Охотники на снегу

Разве что Вика их может понять, и то не всегда. Вика не заложит, посочувствует, как умеет, тайком от предков подкинет на карманные расходы. Даже в кино сводит, если настроение будет. Но Вика — взрослая, значит, не вполне своя. Хотя ближе нее нет никого.

— Это Виткин тот. Старый.

— А! — мгновенно понимает второй номер. — Надо было его послать подальше. Хрен ли! Этот новый, вон, хоть конфеты носит.

— Витка тебе пошлет! Вчера злющая ходила, — первый номер давится конфетами: спрятать негде, оставить нельзя, перепрячут или съедят за ужином, как это у них называется, «всей семьей». А Вика им подарила, им лично!

Положительно, Викин «этот» произвел на двойняшек впечатление. Кроме голоса по телефону и полновесного факта подарка коробки конфет старшей сестре, они ничего о нем не знают, но этого вполне достаточно, чтобы вынести квалифицированное суждение. Хотя, по большому счету, все взрослые — враги и придурки. Родители дерутся и орут, учителя орут и придираются, бабки во дворе пристают с дурацкими вопросами, типа жалеют, а на самом деле, выясняют, что у них дома творится.

— Что вы, деточки, на обед ели? Что папа, трезвый ли пришел? Почему у мамы синяки, упала, что ли?

Но двойняшкам надо еще несколько лет, чтобы вырасти, а там уж они разберутся, не пропадут. Во всяком случае, жить станут самостоятельно, что они в этой конуре не видели; подале от ненаглядных папахена с мамахеном, от убогости и нищеты, от матраса на полу, от визга и прокисшей каши. Даже от Вики, с ней можно так встречаться, отдельно. И жизнь накатит на них во всей своей избыточности, с шоколадом, «Макдональдсом», новыми, не перешитыми платьями, собственными ван даммами, домами, яхтами и щеночком пуделя. Хрен ли!

Алла и Алик

Одни живут, другие пережидают, надеясь, что все как-нибудь устроится. Алла догадывалась, что вторые не лучше первых, но поскольку измениться она не могла, не умела, тех, что пережидают ей было жальче.

Они с мужем не были ленивы или бездеятельны. Они страшились совершать лишние движения. Потом, потом, когда все устроится. Ведь неловким движением можно навредить, причинить боль — не себе, с собою, ладно, разберемся — другим. Их воспитали жить, причиняя другим как можно меньше хлопот и неудобств. Они поверили. Они хорошо учились.

До тридцати все шло неплохо. Но Алик потерял работу: закрылся его институт. К Алле все чаще на улице, в очередях стали обращаться вместо привычно-безликого «девушка», пугающе значительным «женщина».

Алла решила, что не стоит расстраиваться, и покорно перешла из затянувшегося отрочества в тихую зрелость, минуя молодость, подобно тому, как смотрительница туалета тетя Валя миновала зрелость, шагнув из молодости в неопрятную старость. Но контроль над мыслями дается тяжело, и Алла расстраивалась, проиграв свою молодость, хотя надеялась, что переживает из-за недостаточной обеспеченности и не такой, как мечталось, работы.

— Алла, ну это же смешно, это нелепо — совсем не смотреть телевизор!

Алла понимала, что начальница Ольга Ивановна не оправилась после вероломного бегства мужа, что придирается из-за расходившихся слабых нервов, но начальница есть начальница, надо отвечать.

— Ольга, но я ведь не бравирую этим. Не смотрю, потому что некогда. Там все равно одна реклама.

— Ты хоть знаешь, что в стране происходит? Ты знаешь, что война идет?

— Какая война? — машинально спросила Алла.

— Чеченская! — с чувством пояснила начальница. — Ты в лицо-то знаешь кого-нибудь, кроме Ельцина?

Алла хотела уточнить — зачем знать? Но решила не раздражать женщину:

— Руцкого знаю.

— Почему? — заинтересовалась Ольга Ивановна.

— Ну-у. Он симпатичный, импозантный. Энергичный.

— Нравится тебе?

Алла кивнула, улыбнувшись. Пусть начальница считает, что у нее тоже есть слабости. А все же неприятно — она вынуждена развлекать «хозяйку», как горничная.

— Ты же вроде у нас последовательная подвижница демократии? — У Ольги Ивановны на скулах зажглись красные пятна. Начальница засмеялась, сухо, издевательски.

— Рада, что развлекла тебя, — сдержанно ответила Алла и подумала, что случись у нее беда в семье, ни за что не поделилась бы с Ольгой.

Реакция Алика на действительность протекала иначе. Выбитый из привычной колеи, он, по-прежнему не желая принимать решений, впал в затяжное уныние. Новая непривычная работа с атмосферой вечного чужого праздника не особо его радовала, но и не огорчала.

— Ничего не нужно, ничто не меняется, — упорствовал Алик и влюблялся в простушку Вику, все чаще и охотней сидел с Володей и слушал его истории. Он жаждал неизведанных эмоций и отказывал себе в праве на них. Если узнавал о знаменитостях младше себя годами — увиденное по телевизору было особенно болезненным, счастье, что телевизор смотрел редко, — то недоумевал, как они успели, когда? Ведь он родился раньше их, делал все, что требовалось, лучше.

Извлечь Аллу и Алика из кокона могла только та, что наблюдала сверху. И только ей это было так важно.

Вика. Среда