Охотники на снегу

Алик не любил подобных заказов. Кассету (если у кого-то сохранился кассетный магнитофон) или «сидюк» с любой записью можно купить в ближайшем ларьке, таких музыкальных ларьков — немеряно. Смысла в просьбе он не видел, если все-таки записывать, придется с дурочкой встречаться, не домой же ее приглашать, денег на этом не заработаешь, одна морока. Но девушка не отставала, пришлось сообщить ей номер своего телефона:

— Позвоните через день, если не передумаете, лучше с утра.

Она позвонила на следующее утро ровно в девять. Удивительная собранность и целеустремленность! Или это проявляется, только когда дело доходит до личных капризов? Алик договорился о встрече на Сенной у метро, подробно описав свою куртку и шапку, полагая, что не узнает вчерашнюю просительницу, потому пусть она его ищет.

Через три часа, закатав полный «сидюк» оголтелой романтикой и сладкой музыкой, он выпутался из толстой стеклянной двери метро, толкнувшей его напоследок в сутулую спину, и тотчас увидел и узнал Вику. Она, чуть-чуть пошатываясь на каблуках, пробиралась сквозь толпу к ступеням приподнятой над площадью станции метро. Алик, вечно сомневающийся и беспрестанно взвешивающий к чему приведет то или иное действие, при одном взгляде на практически незнакомую девушку решил сразу — эта девушка будет с ним сегодня же — и мгновенно придумал где и как. Ни тени сомнения, ни другой тревожной тени не удалось бы в тот миг напугать его прикосновеньем невесомой серой лапки. Его прогнозы, ни на чем, кроме как на неизвестно откуда взявшейся уверенности, не основанные, получили мгновенную — едва он увидел ее лицо — поддержку.

Но тут его ощутимо толкнули в спину. Алик возмущенно обернулся и застыл: казалось, что он смотрит на свое отражение во плоти.

— Не надо, — внятно сказал Алику его двойник. Алик сморгнул и улыбнулся: показалось. Краснорожий, очень худой, деревенский какой-то мужик повторил: — Не надо стоять на проходе! Запомни, что говорю!

Но Вика уже поднялась, обогнула мужика и встала перед Аликом.

«Наверное, так это всегда и бывает, настоящее», — вздохнул про себя Алик, когда они неожиданно поцеловались, не сказав ни слова о заказанной музыке, даже не поздоровавшись.

«Зачем же она поднялась, не стала ждать внизу?» — успел он подумать, и голова наполнилась тихим звоном. Алик замешкался. Вике пришлось взять его за руку, протащить по ступеням и вывести на площадь, в водоворот людей и мелких снежных вихрей. Внизу Алик взял инициативу в свои руки и спросил, опять-таки неожиданно для себя без малейшего усилия перейдя на «ты»:

— Ты не против, если мы зайдем к моему приятелю? Здесь недалеко, у него киностудия в железнодорожном институте, можно спокойно посидеть.

Вика кивнула. Она кивнула бы на любое предложение, и они, тесно прижавшись друг к другу, двинулись сквозь толпу.

В поле зрения поочередно возникали, чтобы немедленно исчезнуть, продуктовые ларьки и ряды замерзших торговок с шарфами и носками домашней вязки. Уже остались позади переход через Московский проспект, желтые казенные стены зданий, проходная института, путаница коридоров с портретами выдающихся ученых и железнодорожников, хитросплетения темных лестниц. Почти незамеченными остались хозяин киностудии Витька, оживленно радующийся давно не виденному другу, тем паче пришедшему с дамой, полуразрушенный картонный город, возведенный на столе для съемок очередного гениального Витькиного проекта, клетчатая обивка дивана, дверь с колокольчиком. Дверь Алик закрыл на ключ и задвижку — за хозяином. Кажется, тот подмигнул и сказал с шутливой угрозой:

— Вернусь через полтора часа. Будьте готовы!

Через мгновение Алик бубнил в розовое гладкое колено, упиравшееся в его плечо: «Девочка, люблю, золотая моя», — и произносил все те слова, которые часто произносят в подобных случаях. Алик прежде никогда не шептал их. Ни жене, ни кому-либо из немногочисленных подруг. Непривычное раскаяние щипало глаза, как слезы.

Спустя месяц поздним вечером он целовал жену так же, как восемь часов назад целовал Вику, и не только не испытывал раскаяния, наоборот — новизна удовольствия, исчезая, притушила острое чувство вины и даровала иллюзию обыденности. Ситуация воспринималась естественно, словно Вика и Алла существовали в разных измерениях, и любовь к одной не влияла на любовь к другой, не мешала и не накладывалась, а высвечивала незнакомые аспекты, казалось, давно решенных отношений. Но блаженная, самоуверенная полигамия продлилась недолго. Себе Алик изменить не смог: в неподходящий момент перепутал имя. Алла не заметила или сделала вид, что не заметила. Он напугался, задумался — и пошло-поехало, по кочкам, по кочкам, по ровненькой дорожке…

Его родной дядя, тезка Алика, которого он видел лишь на фотографиях, наверняка не растерялся бы. Уж он-то умел разбираться с женщинами, судя по редким обмолвкам отца. Но тема дяди в семье была под запретом.