Охотники за алмазами

Фарману тоже всю ночь снился один сплошной калейдоскопически-радужный сон, чем-то похожий на многосерийный приключенческий фильм, в котором он, безусловно, играл главную роль. Во сне он совершал спортивные подвиги на зеленом поле, забивал решающие голы, выезжал в заграничное турне, участвовал в составе сборной Советского Союза на Олимпийских играх… Его боготворили болельщики, незнакомые девушки спешили брать автографы, журналисты досаждали расспросами, фотографы спешили запечатлеть известного мастера кожаного мяча…

Фарман проснулся оттого, что кто-то бесцеремонно его тормошил за плечо. Он нехотя открыл глаза. Красивый сон мгновенно исчез. Перед кроватью стоял отец.

— Пора вставать!

Отец был в своей темно-синей куртке, в которой обычно ходил на работу. Там, на буровой, он надевал специальную робу. Фарман где-то внутри ощутил неприятный холодок и зябко повел плечами. «Мать уже все передала», — мелькнуло в голове. На загорелом до бронзовой темноты лице отца угрожающе топорщились усы. Фарман впервые заметил, что в черных усах забелела седина.

— Оказывается, в нашем доме появились новости. Рассказывай, сынок.

Фарман сбивчиво передал о встрече с тренером бакинской команды мастеров, о своей мечте и желании стать футболистом, не забыл напомнить о словах, написанных о его «несомненных способностях» в районной газете… И о том, что он поступит в институт. Будет играть и учиться. Фарман говорил быстро, глотая концы слов, торопился выложить, высказать сразу все, боясь, как бы отец решительным возражением не поставил крест на розовые мечты. С отцом шутки были плохи. Он лишь один раз принимал решение, и спорить с ним было бесполезно.

Курбан, не перебивая, выслушал сына. Потом, потеребив ус, сказал:

— Приказывать тебе не могу, — видит аллах, ты уже вырос. Паспорт получил, в голосовании участвуешь как гражданин равноправный. Самостоятельным стал! А вот совет дать обязан.

Отец положил ладонь на плечо сына.

— Насчет футбола ничего не скажу. Сам выбрал себе. Только запомни, сын, что это совсем не специальность для серьезного мужчины. Она кормить всю жизнь не будет. А вот то, что надумал поступать в институт, одобряю. Правильно надумал.

Фарман облегченно вздохнул. Радостно улыбнулся и положил свои ладони на руку отца, прижался к ней щекою. Руки отца пахли солнцем и нефтью.

4

А примерно через полмесяца состоялась вторая встреча, которая действительно и решила судьбу Фармана Далманова, хотя он об этом и не подозревал. А если бы кто-нибудь тогда предсказал ему будущее геолога-разведчика, то Фарман весело рассмеялся бы и ни за что не поверил… Причем здесь геология, какие-то далекие таежные экспедиции, когда его ждет захлестывающий азарт футбольных матчей на переполненных стадионах в лучших городах страны, слава и почет, бурная и напряженная жизнь, насыщенная тренировками и состязаниями? Тут даже сравнивать нечего. А что касается института, то ему почти все равно, куда поступать, лишь бы где-нибудь учиться. Экзамены его не страшат, у Фармана Далманова серебряная медаль да плюс ходатайство спорткомитета, как обещал тренер команды… Именно так думал Фарман, когда на буровой беседовал с профессором Ардашевичем.

Ардашевич был известным ученым, доктором геолого-минералогических наук, возглавлял кафедру в Бакинском индустриальном институте. Фарман слышал не раз от рабочих, что профессор присутствовал при закладке буровой и обещал приехать, чтобы лично познакомиться с вынутыми пробами грунта.

Когда Ардашевич появился на буровой, то Фарман, если говорить откровенно, не обратил на него особого внимания. На буровую часто приезжало всякое начальство. Ардашевич внешне тоже смахивал на какого-нибудь инженера из главка. Невысокий, кряжистый, с объемистым желтым портфелем, в который, по мнению Фармана, свободно можно уложить всю форму футболиста, включая бутсы и щитки. Лицо как лицо, слегка полноватое, в меру загорелое. Было видно, что человек интеллигентный, что он уже достиг того возраста, когда ни лишний десяток морщин у глаз, ни лишняя складка на подбородке не вносили особых изменений в его внешность. А если и появлялась седина в усах и клинышке бородки, если спина становилась чуть более сутулой, так это скорее всего от сидячего образа жизни…

— Смотри, наш профессор приехал! — помощник бурильщика Ильгам показал на Ардашевича.

Фарман оживился. Вон он какой, профессор!

— А я думал, что из главка инженер.

— Ишак тоже думал.

Ардашевич о чем-то беседовал с мастером, потом к ним подбежал геолог, на ходу поправляя сбившийся галстук. О чем они там разговаривали, Фарман не слышал. Гудели дизеля, да еще неподалеку от буровой вдруг стал кричать ишак. Бывает же такое! Ишак кричал надрывно, и в его голосе, высоком и сильном, сквозила такая глубокая грусть, словно он остался на свете круглым сиротой и сейчас выплакивает свою неутешную печаль… Фарман швырнул в него подвернувшийся комок глины, и ишак, обиженно махнув хвостом, отошел от буровой, продолжая выводить с придыхом свои тоскливые «и-а!».