Охотники за артефактами

Я глянул перед собой на стеклянный колпак, накрывающий керамическую чашу размером с сидячую ванну, где мы получали «нектар забвения», на аквариум у стены, где гукали встревоженные макаки, на стеклянный лабиринт для крыс, на кушетки и стеллажи с медицинскими инструментами, на шкаф с контейнерами для артов, напоминающий банковский сейф с ячейками. На облучатель, похожий на огромный микроскоп, – штуку бесполезную, но очень любимую Иггельдом. Он верил в облучатель, как в святыню, и был уверен, что с его помощью можно передавать мысли на расстоянии.

С какой-то из полок спрыгнул Сова – любимый рыжий кот Иггельда – и принялся с урчанием тереться о ноги.

Этого кота Иггельд буквально по запчастям собрал и вылечил, он вырос, обнаглел и чувствует себя превосходно.

– Элдж умер у меня на руках, – продолжил Иггельд, и я по голосу нашел его сидящим на коленях перед аквариумом с самодельным лабиринтом из пластиковых трубок, возле первой трубки ждал своей участи черно-белый крысенок.

Я уставился в темечко Иггельда, где по часовой стрелке закручивались спиралью черные с проседью волосы. Кот переключил внимание на хозяина и боднул его ногу, но Иггельд питомца не замечал.

– Может, он от разрыва сердца издох. Вряд ли он тебя любил, учитывая, что ты с ним делал.

Закончив мастерить лабиринт из трубок, Иггельд посмотрел на меня, встал. Кот Сова лениво поскреб лапой стекло, за которым замер крысенок, но тот даже не шевельнулся.

– Он был самым умным, – вздохнул Иггельд. – Мне и правда жаль, я раньше не привязывался к лабораторным животным, но Элдж… Он понимал слова и выполнял команды, а это важно! Виски будешь? Помянем Элджернона!

В бутылке, стоящей на клетке с мышами, жидкости осталось на два приема. На моей рюмке угадывался след помады – Иггельд и правда жалел крысу-гения; и всех, кто к нему заходил, заставлял поминать усопшее животное.

Иггельд точно был из любимчиков мироздания, ему давалось легко все, за что бы он ни брался. При желании он мог бы преуспеть даже в политике… Да хоть в кино! Три лаборантки с ума по нему сходили, иначе что бы их тут держало? Но Иг почему-то окопался в Зоне и посвятил себя… не науке даже – познанию Зоны как чего-то противоестественного, он будто бы бросал ей вызов, одновременно пытаясь влиться в нее.

Звякнули рюмки, Иггельд выпил виски, провел рукой по щетине. Его черные широко распахнутые глаза пылали – в них разгоралась идея.

– Иди сюда, кое-что тебе покажу.

Иггельд завис над аквариумом, где возле трубки замер крысенок, ткнул в него пальцем:

– Он болел, а теперь, после «молока», просто красавец!

– Ты знаешь, что он все равно издохнет, потому что «молоко» сперва излечивает, но потом разрушает…

Иггельд сверкнул глазами и поманил меня, будто бы я стоял далеко:

– Это не единственные его свойства. Смотри, что еще удалось узнать, – он пощекотал брюшко крысенка. Между трубками Иггельд поставил железную крышку с жидкостью, по запаху в ней угадывался спирт. Поначалу подумалось, что он попытается заставить крысенка помянуть дохлого сородича, но нет, чиркнул зажигалкой, и спирт заполыхал голубым.

В конце трубки-тоннеля крысенок видел огонь, но не двигался с места, глядел вперед зачарованно.

– Беги! – скомандовал Иггельд и согнулся над аквариумом, уперев руки в согнутые колени.

Крысенок запищал и ринулся вперед. Можно было бы принять его крик за боевой клич, если бы я не знал, как звери боятся огня – крысенок кричал от страха. Даже кот ощетинился и отступил. Черной молнией крысенок метнулся сквозь огонь и выскочил в конце лабиринта. Иггельд схватил его и принялся баюкать в ладонях, целовать в макушку.

Порой кажется, что он – большой ребенок, но мгновение – и ребенок превращается в мудреца. До сих пор не могу понять, что он за человек: любит все живое до беспамятства и при этом заставляет своих любимцев преодолевать испытания на грани жизни и смерти.

– Теперь ясно, от чего умер Элджернон.

– Ты неправ. Я просто взял его в руки, ничего такого!.. Но, скажи, впечатляет! Сила внушения превосходит самый большой страх – страх смерти. Ты еще не передумал добыть «живицу»? Представляешь, какой у сборки потенциал! Сколько людей сходит с ума от безнадежности! Сколько мучается навязчивыми состояниями, а ведь мы рождены для гармонии, все проблемы от того, что мы утратили связь с природой и себе подобными, не так уж и сложно немного повернуть ключик, – он крутнул пальцами, будто бы открывал замок. – И человек больше не страдает шизофренией, не стремится к самоубийству, его не одолевает уныние.

Меня начало одолевать его морализаторство, как уныние – страдающего депрессией, я и так знал, какие надежды он возлагает на новую сборку, знал также о его мечте сделать мир совершенным, вернуть славянам исконную веру и низвергнуть византийского бога. Если б не перекос с истинной верой, его можно было бы рассматривать как образец идеального человека.