Охотники за ФАУ

— А я шо кажу? А поза-позавчора? Итак усю нэдилю… Нам, наружным часовым, усе выдать. И нема того, шоб целить у столовку Военторга, к примеру, а усе норовыть попасты або в нашу хату, дэ оперативный дежурный и секретна часть, або в хаты, дэ расквартирован командующий, члены военного совета, начштаба, — фахт!

— Доложи коменданту и сам следи внимательно, может, и выследишь, кто наводит.

— Золоты слова, товарищ майор. Я и кажу, что нэ може бомбардировщик тэмной ночью, без ориентира, прилететь точно до цели.

— Вот и доложи коменданту.

— Докладывали. Сэрдиться. Везде бомбят, говорить, приказую, говорить, без паники. Приказа, што ли, не знаете — задерживать усих посторонних, што пыдходять до объехту. Почему, спрашувает, не задержали, колы видели наводчика? А мы его не бачили.

Сысоев направился в хату, но часовой снова остановил его:

— Извините, товариш майор у мэне до вас е вопрос.

— Говори скорее!

— Промеж нас пройшла чутка, шо у хрицев бувают таки рубашки из стали, шо их пуля не берэ. И что у хрицев з такими стальными рубашками е накыдка-невидимка. Одэнь таку накыдку — и нэ видать тебя, бо станешь прозрачным. Вы спец по таким делам, от мы и интересуемся.

— Чепуха. Нет таких накидок и плащей, чтобы делали человека невидимым. Есть маскировочные костюмы и халаты, плащ-палатки такого типа, как на тебе. Что касается пуленепробиваемых, бронированных жилетов, то у гитлеровцев испытывали опытные образцы еще в начале войны. Оказалось, что такой бронежилет не только пробивается бронебойной пулей, но пуля загоняет в тело еще и кусок брони, в которую ударила. Одним словом — ловите наводчика.

— А колы нихто у сели не подае свитовых сигналив, то чи може бомбардировщик сам, тэмной ночью, выйти точно на цель?

— Наводчик находится поблизости — радирует, куда лететь.

— Шоб хриц, та вызывал бомбы на себя? Не чув я такого. И бомбы, я же кажу, падають не просто на село, а там, де мы.

— Да… странно. Поинтересуюсь…

— Потому и доложил.

Из небольшой хаты стремительно выбежала молодая женщина в белом:

— Ой, рятуйте, люди добри! — крикнула она и, увидев двух военных, направилась к ним.

— Стой! — Мацепура вскинул автомат. Женщина испуганно остановилась. Что-то в ее облике показалось майору знакомым. Он шагнул навстречу. Давно уже он разыскивал свою жену. Организации, куда он обращался за справками об эвакуированных с Украины, неизменно отвечали ему, что не располагают сведениями о местонахождении Елены Сысоевой н ее сына Владимира.

Может, они переехали н теперь где-нибудь далеко на Урале или в Средней Алии ждут от него вестей… А вдруг немцы угнали семью в Германию? Или… самое страшное… Об этом Сысоев старался не думать; ему мерещилась Леля в каждой мало-мальски похожей на нее женщине, сын — в каждом мальчишке его возраста.

Колеблющийся красноватый отсвет пожара потемнел и погас. Над пепелищем еще вздымались клубы дыма, оттуда доносились возбужденные голоса.

Сысоев осветил женщину электрическим фонариком. Ослепленная лучом, она прикрыла глаза рукой и тревожно спросила:

— Ой, кто вы?

Майор подошел вплотную, отвел ее руки от лица. Женщина была ему незнакома.

— Свет! — донесся сердитый окрик с улицы. Подбежал боец, разочарованно протянул: — Май-op! — и пошел обратно.

Сысоев выключил свой фонарик и вздохнул.

— Тикаты, чи що? — спросила женщина, не открывая глаз.

— Вы местная?

— Это Катруся, хозяйкина дочка, — пояснил Мацепура и добавил: — Никуда тикаты не треба. Иди спи. Фашист не вернется.

— А ну забожитеся, що фашисты не вернутся.

Мацепура ожидал, что майор ответит женщине, но тот молча вернулся в хату. Ничего особенного вокруг не происходило. Шли будни войны.

— Ей-бо, пресь, ей-бо, фашист не вернется, Катрусень-ка, — весело подтвердил Мацепура и добавил: — А стоять здесь не положено. Иди до хаты, а то в одной рубашке застудишься.

…Сысоев сел за стол, обхватил руками голову и замер. Электричество уже горело, окно завешено. Он уставился в одну точку оперативной карты. Очеретяное — так называлась эта точка, небольшое село на берегу озера.

В Очеретяное, к родным жены, он привез их, Лелю с Владиком, пятилетним сыном. Туда приехала погостить и его мать. Отпуск кончился за две недели до начала войны; он, тогда еще лейтенант, вернулся в свою часть, на Буг. С тех пор Сысоев ничего не слышал о своих. От сестры, жившей в Горьком, он получил последнее письмо жены, посланное из Очеретяного за три дня до оккупации. Леля и мать очень беспокоились — «что с Петей», спрашивали, что им делать, но тут же писали, что фашистов, «как нам сказали компетентные люди», на левобережье не допустят. С тех пор прошло почти три года. Больше известий не было.

Воевал Сысоев на Буге, был ранен. После госпиталя сражался под Вязьмой, снова был ранен. Опять после госпиталя воевал под Новгородом. Был он и под Воронежем…

Сейчас войска, в которых сражался Сысоев, наступали в направлении села Очеретяное, расположенного в двадцати семи километрах от Днепра.