Охотники за голосами

Однако главным и тайным мотором жизни Клюки была ненависть ко всему, что связано с властью. Все его краеведение в конечном итоге демонизировало власть того или иного исторического периода, все его статьи о страдающем под пятой азиатчины народе всегда заканчивались логическим и едва скрываемым презрением к самому же этому народу. Он искренне и сначала тайно ненавидел советскую власть, язвительно ненавидел власть Ельцинских демократов за то, что они, по его разумению, были сплошь липовыми перевертышами из КПСС, ненавидел власть путинскую, потом медведевскую, потом снова путинскую. Он был провинциальным англоманом и искренне сожалел, что в истории родного города не промелькнуло ни одного британца. Зато еще во времена Перестройки на страницах местной газеты он убедительно доказал, что сам Курбский, по его мнению, наипервейший диссидент и демократ России, бежал от тирана Ивана Грозного как раз через Паракорочку и скакал на лихом коне, между прочим, именно что по его родному переулку. Благодаря перестройке и активности депутата (тогда еще Горсовета) Клюки – Совпартшкольный переулок был переименован в честь первого диссидента Курбского.

– Вы кто, молодой человек? – скрипучим голосом спросил Клюка. – Что вам надо?

– Простите, я журналист из Москвы, много о вас слышал и раньше, а тут, будучи случайно проездом, увидел на вашем совершенно замечательном городском сайте эту ужасную новость! Вот, я вам даже лимоны, яблоки принес. Креативный класс должен быть солидарным и чутким друг к другу, иначе в нашей борьбе успеха не будет!

Было заметно по как бы от скромности опустившему голову Клюке насколько точной получилась лесть Ежихина. Начало было положено и через какое-то время они уже беседовали за чашкой чая на маленькой веранде. Беседа помимо цели войти в доверие имела вполне конкретный замысел со стороны Ежихина. Но поскольку либералы не умеют разговаривать даже об огуречных грядках, не касаясь ненавистного президента и глобальных проблем человечества, Ежихину было очень тяжело свернуть разговор на конкретные договоренности. Каждый раз ему приходилось начинать заново:

– Что же вы, Виктор Солонович (отца Клюки дед назвал Солоном в честь античного деятеля, что было формой завуалированного протеста против сталинизма), не хотите сделать заявление?! Вы от меня что-то скрываете! Это же политические репрессии, я уверен! Попытка задушить свободу слова! И вовсе не глава вашего городишки стоит за всем этим, а как минимум областная власть и псы режима перед выборами губернатора зачищают Провинцию!

– Понимаете, многоуважаемый Иван Федорович! Не сочтите за гражданскую трусость, при всем внутреннем согласии с вашей версией событий, есть обстоятельства, которые заставляют меня молчать об этом происшествии!

– Боже мой! – воскликнул Ежихин. – Да что же это за обстоятельства? Вас запугали?

– Меня не-воз-мож-но запугать! – выпрямив спину, гордо сказал Клюка. – Ни-ког-да! Ну… сказать откровенно, я был нетрезв, нет, нет, нет, вы не подумайте, я давным-давно ни с кем не пью, повсюду агенты, стукачи, исключительно один, дома и самую малость! Но вчера черт дернул меня выйти в ларек уже выпимши!

Видно было, как нравится Клюке идея стать жертвой областной власти, а еще лучше самого областного КГБ, как по-старому называл службу депутат, а еще лучше – жертвой самой Лубянки! Тем более что такая удача в лице московского журналиста выпадает не часто. Но упрямо стоял на своем отказе.

– Виктор Солонович, поймите, завтра будет поздно, нам ведь нужно еще снять медицинские травмы, они же наверняка есть, хоть внутренние какие кровоизлияния, гематомы или какие-то ушибы мягких тканей, нам натянуть хотя бы на средней тяжести! Кстати, куда они вас били? На лице следов нет, к сожалению, хоть бы маленькая шишечка, мы бы ее подкрасили тенями!

– Да в том-то и дело, – почти вскрикнул Клюка. – Мягкие ткани! Один схватил мою голову себе подмышку, наклонив меня, а второй стоял и со всей силы пинал по этому самому мягкому месту! Понимаете? Я было согнул колени и попытался присесть, но снизу было еще больнее, как по футбольному мячику, я даже кричать не мог от боли! И показания я сразу же снял в больнице, такие вещи я не откладываю на потом: тре-щи-на! В кончике копчика!

Ежихин с огромным трудом сдержал себя, чтобы не заржать как конь. Быстро опустил голову к чашке чая и медленно сделал большой глоток, как бы показывая собеседнику, что он глубоко задумался об услышанном.

– А какая разница, по справедливости говоря, трещина или перелом? Никакой! Это уже точно средней тяжести! И синяк все-таки нарисуем под очки, для фотографии! Но в больнице! Я оплачу вам отдельную палату, пока обследование пройдете, пока то-се… Эка невидаль, Виктор Солонович, пендели! А что, это разве не насилие? Наоборот, с особой жестокостью, ногами! Я-то думаю, чего вы все не присядете никак уже больше часа! Значит так, пишем заявление в милицию, а я звоню коллегам в Москву, диктую новость, фотки отправим второй волной в развитие темы!

– Подождите! А с моими партийными коллегами в области нужно согласовывать?