Охотники за головами

– Статистика у Жан-Клода, но, знаете, она ничего не дает. Все группы разные. Иногда мы никого не оставляем, а иногда – почти всех. Нам не предписывают обязательное количество набранных. Насколько помнится, примерно одну треть мы пристраиваем буквально через несколько дней, другая треть остается в нашей картотеке на тот случай, когда в экономике возрастет спрос на кадры, последняя треть – исключается. Но у каждой сессии своя динамика, более или менее жесткая.

– Все правильно, – подтвердил Жан-Клод, сверяясь по листкам распечатки.

– Ну что ж, – сказал дель Рьеко, – а теперь попрошу вас всех представиться. Разумеется, невозможно сразу запомнить пятнадцать, нет, шестнадцать фамилий, и церемония эта бесполезна. Но в голове у каждого останутся две или три, которые впоследствии всплывут и пригодятся. Спокойствие! Это не тест.

Толстячок вынул из кармана органайзер. Дель Рьеко нахмурился:

– Нет-нет. Никаких записей. Я же сказал, что это не тест.

Тот не смутился.

– Если это не тест, то нет и протокола, и можно делать что угодно. Вы только несколько усложняете мою задачу: я всех запомню, а выйдя отсюда, внесу в свою электронную записную книжку.

Глаза дель Рьеко потемнели. Мы все поняли: толстячок умышленно его провоцировал. Пока он не начал тестировать нас, бунтовщик решил проверить его. Такое обычно происходит в первый день занятий в колледже; интересно, как он выкрутится?

– Очень хорошо, – сказал дель Рьеко. – Мне полагается анализировать все происходящее, значит, я проанализирую. Итак, я даю указание, а этот господин не собирается его исполнять. Почему? Потому что ему хочется посмотреть, уступлю ли я и кто здесь хозяин. Так вот: вы делайте что хотите, но в рамках, которые определяю я. Вам не по нраву рамки – скатертью дорога. Я не собираюсь ни оправдываться, ни объяснять, почему поступаю так, а не иначе. У нас здесь не свободная дискуссия. Я предупредил, что это не тест. Но вы захотели помериться силами, вы этого добились. Вы убираете свою игрушку. Если вы хотите слушать все, что говорится, а потом записывать, это – ваше дело. Но если я говорю: никаких записей – значит, никаких записей. Вам все понятно?

Толстячок бросил на него ненавидящий взгляд и спрятал в карман органайзер. Не выиграв очка, он одно потерял. И немудрено. Он к тому же пробормотал извинения, усугубляя этим свой промах.

– Мне жаль, я не хотел никаких историй, просто мне это казалось более удобным…

Дель Рьеко принял его капитуляцию и успокоился:

– Это, конечно, удобнее, вы правы. Но я думаю иначе. Вы здесь все на равных, и никто не должен переступать стартовую линию, пока стартер не выстрелит из пистолета. Ладно, забудем об этом, идем дальше.

Как и предсказывал дель Рьеко, половину фамилий я не запомнил. Каждую я старался систематически привязывать к физической особенности: Хирш и кадык, Моран и марсельский акцент, Шарриак и очки без оправы. Маленький подозрительный человек звался Пинетти, а красивую женщину, говорящую по-итальянски, звали Лоранс Карре. Фамилия краснолицего здоровяка начиналась на «Ша…», как Шарриак: Шамон… Шаве… Ша… – уж и не помню, – а в фамилии бородача проскальзывало что-то арабское. Толстячка, затеявшего перепалку, звали Эме Леруа, а дама в джемпере назвалась так тихо, что никто не разобрал ее имени.

У всех имелась специальность. Хирш повторил, что был специалистом по информатике, Шарриак – юристом, Моран – руководителем коммерческой организации, Пинетти – финансовым советником, Лоранс Карре сначала занималась кадрами, а потом была директором службы связи. Что касается Эме Леруа, все еще не остывшего после перепалки, то он представился ответственным работником, без уточнений. Среди нас была заведующая канцелярией, был инженер (Какой? Тайна.), директор в системе образования и другие зоологические виды. Здесь явно не наблюдалось двух людей одной специальности, была представлена целая палитра должностей. Должно быть, в «Де Вавр интернэшнл» это просчитали специально во избежание прямой конкуренции.

Только двое из нас не стали уточнять свой возраст. Разумеется, самые старшие. Им было около пятидесяти, а то и больше, что являлось отрицательным моментом в современной экономической ситуации (исключение делается только для хозяина предприятия: он может быть и восьмидесятилетним, не ощущая неудобств, даже если сотрудники вдвое его моложе, а секретарши – раза в четыре).

Некоторые упомянули свое местожительство – большинство из Парижа, – другие воздержались. На этом уровне необходима мобильность, и даже намек на оседлость может в дальнейшем помешать участию в глобализации. Моран произнес небольшую речь, которую, наверное, повторял много раз:

– Я живу в Марселе. Если бы я сказал: в Ренне или Страсбурге, – мне бы все равно не поверили. Моя речь не как у телеведущих, но я пользуюсь теми же словами или почти теми же, что и вы, и докажу, что я не хуже вас.