Единственное, что доставляло серьезное неудобство (если, конечно, не считать неудобством жару в сорок градусов), так это необходимость стоять по щиколотку в воде.
Так прошли три дня. На ночь плот вытаскивали на берег, а утром снова трогались в путь. Сырое черепашье мясо стало привычным, и мало-помалу путешественники обретали бодрость и хорошее настроение.
Маркиз больше не бредил, горячка отступила, но непрекращающаяся экзема по-прежнему доставляла страдания. Больной категорически заявил, что никогда в жизни не возьмет в рот черепаху: ни сырую, ни печеную, ни жареную, ни пареную, ни в супе, ни в каком-либо ином виде.
Бедняга! Правдивы мудрые слова: никогда не зарекайся.
На третьи сутки, утром, Шарль, заметив, что река быстро расширяется — от одного берега до другого было уже метров сто, — подумал, что они приближаются к тому месту, где Курукури сливается с Уанаму, образуя Тромбетту.
Шарль поделился наблюдениями со спутниками. Те поддержали его, обрадовавшись, что совсем скоро окажутся всего в каких-нибудь тридцати лье от Тумук-Умак.
Между тем Шарля что-то беспокоило. Вид у него был озабоченный. Слишком уж хорошо знакомы ему местные реки, и странным казалось, что до сих пор Курукури не проявила своего характера. Шарль опасался, что в последний момент плот наткнется на большие пороги. Все говорило об их близости.
Невольно вспомнилась река Арагуари. Ее бешеное течение очень опасно. К тому же она полна водопадов высотой двадцать метров. Впадая в Курукури, она создает сильный перепад уровня воды.
Шарль стоял в глубокой задумчивости, когда внезапно до слуха донеслись глухие раскаты.
— Я так и думал! — вскричал он. — Эта проклятая река ничем не отличается от всех прочих.
— Что вы хотите сказать, месье Шарль? — спросил эльзасец.
— У нас почти не осталось времени, чтобы причалить. Иначе нам грозит катастрофа. Скорее, друзья! К берегу!
Все трое налегли на бамбуковые шесты, стараясь во что бы то ни стало победить течение и направить плот к спасительному берегу.
— Черт побери! — крикнул Винкельман. — Я не чувствую дна!
— Я тоже! — отозвался Хозе.
— Если бы у нас был канат, кто-то один мог бы вплавь добраться до берега и привязать плот к дереву.
— Боже! Что же делать?
— Слишком поздно. Нас относит течением.
Гул воды все приближался и приближался. Течение ускорилось. Вода стала зеленого цвета. Впереди, меж двух скалистых берегов, виднелась воронка.
Дальше, всего метрах в двухстах, русла реки уже не было видно. Только водяные брызги да отражавшаяся в них радуга.
Плот вздрогнул, накренился, на мгновение застыл и ринулся вперед. Окутанный водяной пылью, через секунду он исчез в бездне, унося с собой четверых пассажиров.
ГЛАВА 16
Дорогой Фриц!
Завтра утром шхуна отплывает из порта Марони, чтобы принести всем вам последние новости. Месье Шарль составил для отца подробный отчет о путешествии по Гайане. Однако отчет погиб во время нашего потрясающего прыжка в воду на порогах одной из здешних норовистых рек. Поэтому любезный патрон поручил мне рассказать вам о завершении экспедиции.
Прежде всего должен сказать, дорогой Фриц, что ты вполне можешь гордиться твоим мужественным и самоотверженным братом. Это настоящий герой. Смелый, добрый, великодушный.
Где бы мы были сейчас, не окажись он с нами! Особенно я. При воспоминании о его неутомимой и нежной заботе глаза мои застилает слеза и сердце бьется в волнении.
Я никогда не мог предполагать, что человек такой физической силы и энергии способен еще и на бесконечную доброту.
Трудно выразить все на этом клочке бумаги. Едва я хочу сказать ему о своей признательности, как он тут же велит замолчать, будто бы выражения благодарности смущают его и он чувствует себя не в своей тарелке.
Но пора перейти к фактам.
Состояние наше было довольно скверным, когда, выбравшись из хинных лесов, благополучно избежав расправы — индейцы собирались отрезать нам ноги и сделать из костей тромбоны[205]
, — мы плыли по реке Курукури-Уа на бамбуковом плоту.Хуже всего дело обстояло со мной. Меня совершенно измучила обычная для тех мест болезнь — экзема. Все тело оказалось покрыто миллионами язвочек, которые постоянно чесались, зудели и не давали покоя.
Так вот, твой брат невесть сколько тащил меня на плечах, сам голодный и изможденный, пока меня, в бреду и горячке, не уложили наконец на самодельный плот.