Охотники за каучуком (Роман об одном виде сырья)

— Да это что в лоб, что по лбу! — перебивает его Даллье. — Вы норовите по дешевке прибрать к рукам либо прибыль, либо всю плантацию, мистер Тао! Шестьдесят процентов — это значит, что вы стали бы старшим компаньоном. Уж проще прямо подарить вам шестьдесят процентов плантации, чем уступать их за бесценок.

— Как вам угодно, сэр. В таком случае я заложу здесь, на Малакке, свою собственную плантацию. А теперь позвольте мне проститься с вами, мистер Даллье и мистер Браун!

Тао Чжай-юань с непроницаемым выражением подает им руку. Джонсон провожает его к экипажу.

— Нет, в самом деле, сэр! — восклицает Браун, оставшись наедине с хозяином за низким столом. — Неужели вы всерьез думали принять в дело этого господина?

Даллье сердито машет руками.

— Ничего подобного! Да я его сегодня впервые увидел! Сначала он все рассуждал насчет того, что при создании плантации нам нужно оказывать друг другу, так сказать, моральную помощь, и эта мысль казалась мне вполне разумной.

— Но как же… мы, англичане, и этот желтокожий?

— Он ловкий делец, вы это сами видели. И у него есть деньги! Неужели вы стали бы придавать значение предрассудкам?

— Гм! Может, вы и правы.

Возвращается Джонсон, валится с хохотом в кресло, стоящее у письменного стола, и изрекает:

— Вот если бы у него на роже было написано, каково сейчас у него на сердце!

— Давайте лучше обсудим, что нам нужно предпринять в первую очередь, — говорит Даллье, подумав. — Как ваше мнение, мистер Браун, не удастся ли нам облегчить трудности, действуя сообща? Скажем, на каучуковой плантации должна быть фабрика с машинами и рабочими. Значит, нам с вами пришлось бы строить отдельные фабрики, покупать каждому свои машины, обучать своих рабочих — в общем, нести двойные расходы! Понимаете?

— Гм…

— Вывозить каучук мы оба можем только одним путем — по реке. Значит, вам пришлось бы окольными дорогами доставлять свой каучук на берег.

— Верно.

— Это повлечет для вас значительно большие расходы, чем если бы вы могли перевозить латекс по моей земле. Отсюда до реки каких-нибудь четыреста метров, а пристань я все равно буду строить.

Он смотрит на Брауна.

— Думается мне, что нам обоим вполне хватило бы одной фабрики, и выстроить ее нужно здесь, на моем участке! Расходы поделим пополам. Одна фабрика, одно оборудование, рабочие и транспорт — все только один раз! Понимаете?

— Собственно говоря, предложение отличное.

— Вас еще что-то смущает?

— Нет. Но, видите ли, все это нужно хорошенько обдумать.

Браун улыбается.

— Знакомство с вами, видимо, пойдет мне на пользу. Мысли такие у меня появились уже давно, но идти к вам я решился только вчера. Я, пожалуй, приехал бы к вам и раньше, только не хотелось делать большой крюк через все эти деревни на берегу реки. А вчера я узнал о новой дороге, которую вы проложили в джунглях. Вот и отправился в путь.

Взглянув на часы, он говорит:

— Мне хочется выбраться на тракт до наступления темноты. Через несколько дней я снова заеду к вам и сообщу свое окончательное решение. Тогда можно будет обсудить детали.

— Только имейте в виду, что через две недели я возвращаюсь в Лондон, — замечает Даллье, и оба поднимаются.

Джонсон выходит вслед за ними из дома. Ревущие, увязающие в земле быки в это время волокут через прогалину огромное бревно. Браун провожает взглядом погонщиков, размахивающих бамбуковыми палками, потом поворачивается в ту сторону, где в отдалении видны полуголые люди, отвоевывающие участок за участком у джунглей.

— Я просто поражаюсь, сэр! Как только вам удалось набрать в короткий срок так много рабочих?

Джонсон объясняет:

— Тут немало индусов, покинувших свою родину. Часть из них мои вербовщики привезли с далекого севера.

— И много их?

— Нам все еще не хватает людей!

Мимо них какой-то индиец несет к опушке леса связку топоров.

Его тело блестит от жира, дурной запах которого должен отгонять москитов. Джонсон кричит на него:

— Не смей подходить близко, вонючая собака! Обалдел, что ли?

Рабочий пытается уступить им дорогу и, споткнувшись, роняет топоры.

— Да не ушибся ли ты, бедняжка?

Браун ухмыляется, губы Даллье тоже расплываются в улыбке.

Так, улыбаясь, они идут дальше.

8

Пандаб не сводит глаз с белых людей. Что он им сделал, что они издеваются над ним? Разве он не гнет на них день-деньской спину? Разве не отрабатывает своим горбом каждую анну, полученную от Джонсон-сахиба? Разве не платит своими деньгами за проклятое сало, которым он каждое утро оскверняет себе грудь, ноги и руки? Разве не приходится ему ежедневно и ежечасно унижаться, терпя брань надсмотрщика вместо того, чтобы ответить ему ударом кинжала?

Он бросает взгляд на опушку леса.

Один из белых взбирается в коляску, на переднем сиденье которой ждет темнокожий человек в плоской круглой шляпе с острым верхом. Белый оборачивается, машет рукой; коляска исчезает за деревьями, а другой белый идет с Джонсон-сахибом обратно к дому.

Пандаб медленно поднимает тяжелую связку. Медленно несет ее к просеке и вдруг роняет топоры под ноги надсмотрщику.

Крик боли!