Охотники за каучуком

— Нравится? Это с вами-то, с голодранцами? Да у вас ведь у самих ни гроша в кармане! Лопес кормит нас, дает одеяло, два платья… И забирает весь наш заработок. Нам ровным счетом ничего не перепадает от тех денежек, которые он дерет с вас за ночные развлечения. Чему уж тут нравиться? Если бы вы хоть кавалерами были настоящими…

Она окидывает его презрительным взглядом и щелкает пальцами. Он спокойно спрашивает:

— А в Манаусе у тебя были настоящие?

— Еще бы, и не один, а целый десяток! — говорит она. — Те-то не ходили такими оборванцами, как вы.

— Что ж ты не осталась там?

— А тебе от этого было бы легче, да? Ну, так и мне тоже! Не надо мне было связываться с этим лысым толстяком. Он заказал шампанского и все толковал про большой город.

— Про Рио?

— Ну да. Он предложил мне поехать туда с ним, но я не захотела. Тогда он вытащил из кармана пачку денег — сто мильрейсов. И сказал, что я их получу и что мне там будет хорошо… Cielo! Какая же я дура, что пошла с ним на пароход! Там уже были и другие женщины. Одну из них я знала — Анита, хорошая девушка. Она красивее, чем я, и не раз перехватывала у меня мужчин. Но она часто выручала меня деньгами, когда я сидела на мели. С толстяком было еще двое, они напоили нас, а когда мы пришли в себя, пароход уже плыл вниз по реке, а моих ста мильрейсов и след простыл. Тут мы заметили, что едем вовсе не в Рио, и подняли крик. Тогда они посадили нас под замок и выпустили только в Санта-Кларе. А толстяк получил за каждую из нас премию от Рейеша…

— Значит, его ты тоже знаешь?

— Свинья такая! Сначала он взял себе Аниту, потом, меня, потом перебрал всех остальных. Их сразу отправили сюда. А нас с Анитой взяли в трактир на берегу реки.

Помолчав, она продолжает:

— Там я пробыла три месяца. Потом расцарапала всю морду этому пакостнику Эставану, и меня спихнули сюда. Пресвятая дева! Вот уж не видывала ничего подобного! Голод! Лихорадка! Лекарств нет! Еды нет! Спать не дают! Сигарет не дают! У Эставана хоть мяса было вдоволь, а иногда и курево перепадало, да и спать можно было, пока мужчины не вернутся из леса. А здесь?! Из тех, кто вместе со мной приехал из Манауса, осталась в живых всего одна!

— Анита?

— Нет, та еще у Эставана. Ей повезло. Она протянет дольше, чем мы.

Бенито вздрагивает.

— Не веришь? — Она опять начинает злиться.

— Верю, верю!

— Здесь ни одна не выдерживает больше восьми месяцев! Из них прошло уже два!..

— Перестань!

Она смотрит на него исподлобья.

— Ликер разбавлен, парни грязные, грубые, противные! Ты тоже не лучше!

Из соседнего помещения доносится стон. Еще раз, громче. Потом слышен крик и мужской голос:

— Брось ее!

Другой мужчина сердито возражает:

— Чего же мы притащили сюда бутылки?

— Заберем их с собой.

— Сейчас пойдем?

— А что нам здесь делать? Ей скоро крышка! Лихорадка-то у нас у всех, да только у нее еще и другая болезнь.

— Подумаешь! Ну так заразишься! Ничего от этого не изменится…

Слышатся шаги, скрип двери, шум в коридоре и затихающие стоны женщины в соседней комнате.

— Давай-ка выпьем! — предлагает Бенито девушке.

— Выпьем!

Бутылка дрожит в его руке. Наконец он отрывается от горлышка. Глаза его налились кровью, он запинается.

— Ты… теперь ты!

Пока она пьет, он доказывает:

— Хижину-то я себе построю! И коз тоже куплю! Не зря же я здесь мучаюсь!

— А деньги?

— Мой счет у полковника.

— Думаешь, он его тебе покажет? Как же!

— Ну и ну, — говорит он, снова отхлебнув из бутылки. — Здорово вас обманули! Так послушаешь…

Она резко поворачивается, и бутылка падает у него из рук.

— Ах ты шпион!

Он в недоумении смотрит на нее.

— Убирайся! — кричит она. — Не хочу тебя видеть!

Ему непонятен этот взрыв ярости. Она повторяет:

— Убирайся! Убирайся!

Он поднимается. Но, подойдя к двери, снова останавливается.

— Послушай, Кармелла, — говорит он заплетающимся языком. — Вот… я еще хотел спросить… сколько тебе лет?

— Семнадцать! — выкрикивает она. — Что, еще хочешь что-нибудь выпытать?

Он пробирается по темному коридору, проходит мимо обрюзгшего, который удивленно говорит ему что-то, идет дальше, в ночную тьму, через просеку, к своей хижине.

— Семнадцать! — бормочет он. — Семнадцать!

10