Охотники за костями. Том 1

Корабб повторял себе, что это не важно. Никакой разницы. Были прежде и другие женщины. Он и сам иногда брал себе женщину, но, разумеется, никогда из тех, которых познал Леоман. И все они, как одна, – ничто перед лицом веры, полное ничтожество перед ликом суровой необходимости, гласом Дриджны Апокалипсиса, пронизанного грохотом разрушения. Так и должно быть.

Синица. Малазанка, женщина, приманка и, возможно, совратительница. Склоняет его к предательству. Почему иначе Леоман Кистень скрывает что-то от Корабба – никогда прежде такого не было. Это она виновата. Она в ответе. Нужно с ней что-то сделать, но что?

Корабб поднялся с прежнего трона фалах'да, который Леоман высокомерно отодвинул в угол, и подошёл к широкому арочному окну, выходившему на внутренний двор. Там тоже происходило мельтешение, солнечные лучи копьями пронзали клубы пыли. За дворцовой стеной – выбеленные солнцем крыши И'гхатана, сушится бельё, ткань навесов дрожит на ветру, высятся купола и цилиндрические хранилища с плоской крышей; последние называют «маэтгары», в них хранятся огромные запасы оливкового масла, которым славится сам город и окружающие его рощи. В самом центре города возвышается восьмигранный, укреплённый чудовищными контрфорсами храм Скалиссары. Его внутренний купол выглядит лоскутным из-за сочетания старой позолоты и позеленевшей меди пластин, размеченных потёками птичьего помёта.

Скалиссара – богиня-мать оливковых деревьев, покровительница города, высокочтимая защитница, культ которой пришёл в последние годы в упадок. Слишком многих захватчиков она не смогла остановить, слишком много врат не спасла от таранов, слишком много стен рассыпались прахом. И хотя сам город, казалось, всегда мог восстать из праха обновлённым, Скалиссаре не удалось воскресать так часто. С последним завоеванием она утратила верховенство. Да что там – она и вовсе не вернулась.

Храм ведь теперь принадлежит Королеве Грёз.

Чужеземной богине. Корабб нахмурился. Ну, может, и не совсем чужой, но всё же…

Гигантские статуи Скалиссары, которые прежде украшали углы городских укреплений, мраморные изваяния с воздетыми к небесам пышными округлыми руками – в одной – вырванное с корнем оливковое древо, а в другой – новорождённое дитя, пуповина которого змеёй обвилась вокруг запястья богини… – эти статуи исчезли. Погибли во время последнего пожарища. Ныне лишь на трёх из четырёх углов остались пьедесталы, босые ноги сломаны сразу над щиколотками, а на четвёртом – и того не осталось.

В годы её верховенства всех найдёнышей в городе отдавали в храм Скалиссары, девочек называли в честь богини, и всех – равно мальчиков и девочек – кормили, воспитывали и обучали таинствам «холодного сна», некоего загадочного ритуала, который утверждал что-то вроде разделения духа; знания о культовой эзотерике не принадлежали к сильным сторонам Корабба, но Леоман был одним из таких найдёнышей, и раз или два рассказывал об этом, когда вино и дурханг развязывали ему язык. Желание и необходимость, война в душе смертного, вот что лежало в сердце «холодного сна». Корабб не очень много понял. Леоман лишь несколько лет прожил под крылом храмовых жриц, а потом его изгнали на улицу за какие-то дикие выходки. С улицы он ушёл в оданы, где жил среди кочевых племён, а там жаркое солнце и пески пустыни Рараку выковали из него величайшего воина, какого только видели Семь Городов. По крайней мере, при жизни Корабба. В давние дни фалах'ды Святых Городов брали на службу великих воителей, но те не годились в предводители, им недоставало коварства, необходимого для того, чтобы командовать другими. К тому же, Дассем Ультор и его воины Первого меча перебили их одного за другим, на том дело и кончилось.

Леоман приказал закрыть ворота И'гхатана, захватив в городе огромное количество оливкового масла. Маэтгары были заполнены до краёв, а торговцы и купеческие гильдии тут же подняли возмущённый вой, но не слишком громкий – особенно после того, как Леоман в приступе раздражения утопил семерых представителей в Великой маэте, пристроенной ко дворцу.

Утопил в их собственном масле. Теперь жрецы и ведьмы наперебой выпрашивали разрешения набрать хотя бы кувшин этой жуткой жидкости.

Синице он поручил командовать городским гарнизоном – сворой пьяных, ленивых головорезов. Первый же смотр казарм показал, что армейский лагерь превратился в шумный гарем, окутанный густым дымом, в котором круглоглазые подростки обоих полов метались в ночном кошмаре рабства и насилия. В первый же день были казнены тридцать офицеров. Старшего убил лично Леоман. Детей собрали и распределили по городским храмам с повелением исцелить и вымарать из их памяти, насколько это возможно, воспоминания об испытанных муках. Солдатам приказали вылизать каждый кирпичик в казармах, а потом Синица принялась муштровать их, чтобы научить сводить на нет обычные малазанские осадные тактики, с которыми она оказалась подозрительно хорошо знакома.