Охотники за лавинами

После окончания моего первого сезона я пришел к определенным выводам. Шоссе было худшей проблемой, чем район лыжных трасс. Люди — более сложная проблема, чем лавины. Не имея лучшей информации, я мог бы не пережить второй зимы. Разгребая однажды груду оставшегося от войны хлама (что было нашим любимым занятием в те дни), я набрел на разобранный остов флюгера типа «Бюро погоды» с электрическими контактами на каждом румбе. Владелец этого хлама даже не знал, что это такое, когда я показал ему части флюгера и спросил о цене. Он сказал, что красная цена этому барахлу — доллар. Таким образом я приобрел свой первый научный прибор. Инспектор Козиол дополнил его анемометром — прибором с вращающимися чашечками, замыкающими контакт всякий раз, когда ветер проходил путь в 1/60 мили. Анемометр может быть соединен с лампочкой или звонком. Таким образом, если вы подсчитаете число вспышек или звонков за 60 секунд, то узнаете скорость ветра в милях в час.

Шкалы для отсчетов по флюгеру и анемометру были потеряны. Я сделал одно устройство из лампочки от карманного фонарика. Путем дальнейшего попрошайничества, подгонки, импровизации, для которых мне пришлось развить даже не предполагавшийся у меня ранее талант, я постепенно накопил массу оборудования. Это было исследование под очень слабым микроскопом, но оно было началом. Я намеревался наблюдать и записывать все, что мог, о буранах, вызывающих лавины, — скорость и направление ветра, температуру, характер снежного покрова, интенсивность снегопадов, количество, тип и водозапас свежевыпавшего снега, оседание снега, сход лавин.

^{Первыми приборами автора были флюгер и чашечный анемометр, предназначенные для измерения направления и скорости ветра (здесь они предохраняются от обледенения посредством освещения их инфракрасной лампой).}

Это было весьма честолюбивое предприятие для одного человека, располагающего лишь самым примитивным оборудованием и не имеющего никакой научной подготовки. Случайный посетитель, знакомый с лавинными исследованиями, мог бы посмеяться над столь грубой попыткой состязаться со знаменитым Институтом лавин. Но на самом деле это вовсе не было состязанием — я вступил в широко открытую область лавинных исследований. Нельзя сказать, что европейцы не сознавали важности буранов. Это только вопрос подхода. Для них снегопад был просто распределительной системой, добавляющей еще материала к снежному покрову. Для меня же буран был первой движущей силой, вызывающей лавины.

Скоро я обнаружил, что каждый буран имеет свою индивидуальность и никогда точно не повторяет предыдущий: после одного бурана сходили лавины, после другого — нет. Если бы я вел наблюдения достаточно долго и терпеливо, возможно, я открыл бы какие-либо признаки, которые сказали бы мне, почему один буран вызывает лавины, а другой — нет. Это называется эмпирическим исследованием, что подразумевает сбор возможно большего количества информации без особых попыток ее отбора и последующий ее анализ.

Лавинные исследования стали для меня глубоко личным делом. Оказалось, что изучение лавин отличается от исследования других разрушительных сил природы, за исключением огня. Вулканолог редко вступает в прямой контакт с извержением, метеоролог — с ураганом, сейсмолог — с землетрясением, гидролог—с наводнением. Но даже если они в него вступают, они только зрители и не могут оказать почти никакого воздействия на исход событий. Я же, наоборот, проводя бессонные часы среди лавинного мусора, страстно хотел сделать что-то конструктивное. В одно из таких бесконечных ночных бдений во время бурана я неожиданно понял то, что тогда еще никто не выразил словами. Лавина — это единственное разрушительное явление природы, которое человек может вызвать по своему желанию. Швейцарцы уже использовали взрывчатку для борьбы с лавинами. Я рассчитывал сделать то же самое, как только удастся преодолеть некоторое бюрократическое противодействие.

Если я нарисовал здесь образ человека, живущего трудно и опасно, одинокого и непонятого, то я хочу исправить это впечатление. Я жил тогда полной жизнью. Мне вовсе не приходило в голову, что у меня исследовательский образ мышления: ненасытное любопытство, терпение, чтобы собирать кусочки информации, способность составлять эти кусочки в логическую цепь. Кроме того, меня ценили в том единственном месте, где это было для меня необходимо, — в конторе инспектора. Инспектор Козиол всячески ободрял меня, занимал и выпрашивал для меня оборудование, выбивал деньги, защищал от недовольных как внутри, так и вне Лесной службы. Другой моей опорой был Мэр Уотсон, пока он был жив.