Охотники за нацистами

Ремер утверждал, что новое демократическое правительство на самом деле «подчиняется приказам иностранных сил». Как подобные заявления ни бесили руководство страны, достойно ответить в правовом поле оно не могло. Впрочем, 3 мая 1951 года на предвыборной акции в Брауншвейге Ремер зашел слишком далеко. Он не только оправдал свои действия во время заговора 20 июля, но и заявил, что «заговорщики были предателями в высшей степени и финансировались иностранными государствами».

Бауэр ухватился за возможность выразить позицию, которая отражала его видение недавнего прошлого Германии. Он не стремился наказать Ремера за его роль в борьбе против заговорщиков. Подготавливая иск о клевете, он хотел лишь объяснить немецкой общественности, что представлял собой истинный патриотизм во времена правления Гитлера.

Судебный процесс, открывшийся 7 марта 1952 года в Брауншвейге, привлек внимание шестидесяти немецких и иностранных журналистов. В зале заседания Бауэр произнес пламенную речь с ясной философской и политической идеей: «Разве те, кто выступает против несправедливой войны, не имеют права на сопротивление и борьбу?.. В столь беззаконном государстве, каким был Третий рейх, нельзя говорить об измене».[339] Ремер так и не сумел предоставить доказательств, что заговор финансировали зарубежные страны, однако это было неважно. Бауэр в любом случае категорично настаивал, что эти люди действовали из любви к своей отчизне, попранной чудовищным режимом.

В глубине души, конечно, он видел мотивы заговорщиков не столь благородными, какими выставлял их в зале суда. В марте 1945 года он писал: «Антинацистские настроения в Германии зародились не как ответ на этическую или политическую сторону нацизма, а из-за того, что Гитлер проигрывал войну».[340] Убийство фюрера позволило бы Германии «избежать полной и безоговорочной капитуляции» и сохранить независимость.

Тем не менее его выступление в Брауншвейге было истинным криком души: «Известные нам факты и непреложные основы права обязывают прокуроров и судей демократического государства реабилитировать героев 20 июля без всяких условий и ограничений».[341] Бауэр рассказал и личную историю о юношеских годах в Штутгарте, где он учился в одной школе с Клаусом фон Штауффенбергом. Его бывший однокашник и другие лица, участвовавшие в заговоре, «видели свою задачу в том, чтобы защитить наследие Шиллера»,[342] – утверждал Бауэр, ссылаясь на любимого поэта, философа и драматурга страны. Иными словами, заговорщики питали глубокую преданность к истории и культуре Германии и были истинными патриотами.

Судья Иоахим Хеппе, воевавший в свое время под Сталинградом и побывавший в советском плену, признал, что его «глубоко тронули» моральные проблемы, поднятые Бауэром, который так сосредоточился на своей аргументации, что даже забыл попросить для Ремера конкретного наказания. Суд признал того виновным в клевете и приговорил к трем месяцам лишения свободы. Приговор, однако, не был приведен в исполнение, потому что Ремер бежал в Египет и вернулся лишь несколько лет спустя, после амнистии.[343]

Для Бауэра, впрочем, это была грандиозная победа. Суд согласился, что в Третьем рейхе царило беззаконие, следовательно, морально оправдал тех, кто сопротивлялся режиму. Заговорщики, как вслед за Бауэром гласил вердикт, «стремились избавиться от Гитлера и его власти из горячей любви к отечеству и самоотверженного чувства ответственности перед людьми. Не с намерением навредить стране или ее военной мощи, а лишь из желания помочь».[344]

Опрос накануне суда показал, что 38 % немцев одобряли действия мятежников; к концу 1952 года, после процесса, сторонников стало гораздо больше – уже 58 %.[345] Бауэр не только сдвинул дело с мертвой точки, но и создал общественную дискуссию на десятилетия вперед.

Он верил, что подобные процессы позволят немцам понять модель достойного и недостойного поведения в годы недавнего кошмара. Приговор Ремеру был сущей мелочью по сравнению с вынесенным уроком. Впрочем, Бауэр не тешил себя иллюзией, что на этом все закончится. Несмотря на изменившиеся после суда настроения, он знал: многие соотечественники до сих пор не жалеют о нацистском прошлом и даже готовы защищать военных преступников. Значит, надо преследовать их при любой возможности.

Именно поэтому, когда в 1957 году Бауэр получил от слепого еврея-эмигранта из Аргентины наводку о местонахождении Эйхмана, он решил действовать на свой страх и риск. Вместо того чтобы официально передать эти сведения германским властям, он сообщил их израильской разведке, тем самым положив начало цепочке событий, завершившейся судебным процессом, который привлек внимание не только Израиля и Германии, но и всего мира.

Глава 8 “Un momentito, Señor” [346]