Охотники за сказками

Лошади просили ходу. Это были крупные, сильные кони, недавно появившиеся в наших местах, воронежские битюги. Их заводили нэпманы, как звали на деревне мужиков, которые после окончания гражданской войны начали вдруг неожиданно и быстро богатеть.

Во всяком случае, для нас, мальчишек, слово «нэпман» означало то же самое, что богатый, и вдобавок, как правило, сердитый мужик. С половины августа такие и дома не спят, а, зарядив ружье горохом или солью, с вечера укладываются в своем саду под яблоней, чтобы ребятишки за яблоками не лазили.

Богатели нэпманы, снимая подряды на извозные работы, арендовали рыболовные озера и водяные мельницы, снимали на укос луговые угодья, заводили крупорушки и маслобойни, ездили по деревням с веялками и сортировками, получая за пуд пропущенного зерна по три фунта пшеницы; предлагали безлошадным своих лошадей вспахать полоску и брали за это втридорога.

Нэпманы не стеснялись ни жульничества, ни прямого обмана, готовы были кольями один другого покалечить, чтобы не перебивал доходы.

Недобрая слава шла о них по деревне. Даже соседи старались своими силами со всеми делами управиться да подальше от таких людей держаться.

Лишь позднее, когда мы повзрослели, пришло к нам объяснение слова «нэпман». Было оно как клеймо жадному до наживы дельцу, что набивал сундук червонцами в годы новой экономической политики, а короче того — в годы нэпа, пришедшие на смену военному коммунизму.

Вот и довелось нам с Ленькой вечерней порой в глухом лесу с такими людьми встретиться.

Двое их было возле коней на поруби. У старшего — черная с сединой борода, стриженная широким полукругом, как у многих заречных мужиков. Глаза под насупленными густыми бровями хмуро-карие, до того внимательные и пронзительные, что смотреть в них тяжело и отвернуться смелости не хватает.

По глазам, по широкому носу с горбинкой и по всему другому обличью младший тоже был похож на него, только бороды недоставало и усы чуть-чуть пробивались.

Фуражка, придавившая стриженные в кружок волосы старшего, и кепка блином на голове младшего были такие же, как и у многих людей нашей местности. Застегнутая на все пуговицы у старшего и распахнутая настежь у младшего ватные телогрейки, постоптанные у обоих кожаные сапоги — все это было для нас давно примелькавшееся и обычное. Но будь они даже в самом бедняцком облачении, все равно бы мы точно определили, кто они. Была у них с первого взгляда заметная, отличительная от других мужиков примета.

Конь — главная отличка нэпмана, промышляющего лесными делами. А ближний Ярополческий бор для него — самая лакомая приманка.

— Подойдем? — нетвердо сказал я.

— Конечно, подойдем! Не бояться же их! — услышав робость в моем голосе, мужественно произнес Ленька.

И мы неторопливо направились к запоздалым лесорубам.

На гнедого битюга воз уже был подготовлен. Неохватной толщины и шагов пятнадцать в длину бревно лежало на разведенном роспуске. Такое же готовилось для чалого. Когда мы подходили, парень дотюкивал на нем последние сучья. Бородатый, сняв роспуск с передков, за уздцы осаживал коня.

— Подай назад! — сипел он приглушенно и сердито, выравнивая передки под комель. — Санька, выкатим комелек на подкладину. Да поживее поворачивайся! — подгонял младшего старший, берясь за стяг, вытесанный из крепкой березки.

— Сейчас, тятя!

— Хорош, Санька, нижняк для сруба будет. На купца бы такой сруб! Сто сот стоит!

— Да меру картошки, — добавляет Санька, ухмыльнувшись.

— И меру возьмем… Поддержи, я перехвачу… Держи, оболтус! Али стягом по хребтине захотел?

Санька весь напружинился. Положенное на подкладину бревно свободно пропустило под себя передки. Вершину закатывали через колесо.

— Привязывай. Клади клеймо, — отдавал распоряжения старший.

Санька залычил пенек, теснул топором по комлю уложенного на роспуск бревна.

— Поживее! Что ты, как связанный, еле шевелишься! — торопил бородатый, забирая в руки вожжи гнедого коня.

Санька сунул руку под распахнутый пиджак и вытянул откуда-то из подкладки тупоносый с обеих сторон большой молоток на черенке.

Мы подошли незамеченными.

— Здравствуйте, — сказал Ленька Зинцов. Старший быстро обернулся, молодой прикрыл молоток полой пиджака.

— Что вам здесь понадобилось? — не отвечая на приветствие и не опуская вожжей, спросил старший.

— Заблудились, дяденька. Дорогу потеряли, — откровенно признался Ленька.

— Откуда будете?

— Из Зеленого Дола. — И Ленька назвал наши фамилии.

— А-а! Солдатов сын, значит? — внимательно поглядел на меня старший. — За дичиной, что ли, охотились? — мотнул он головой на лук у Леньки за плечами.

— Ага, за дичиной, — не моргнув глазом соврал Ленька.

— И то промысел.

Хмурые глаза старшего повеселели. Он вздохнул свободно и с улыбкой глянул на Саньку.

— Вот у них учись, сынок, как надо хлеб промышлять… Ладно, хлопай.

Сбивая полотняной рукавицей комаров с крупа лошади и ни к кому не обращаясь, успокоительно добавил:

— Глупыши.

Санька стукнул молотком сначала по затесу на пеньке, потом по бревну на роспуске.

— Ну, трогай с богом, — сказал старший. — За мной держи.

— А дорогу не укажете, дяденька? — спросил я в тревоге.