Охотники за сказками

Серьезные разговоры с шутливым видом дедушка часто с меня начинал, а потом и постарше товарищей в беседу заводил. Проще и легче строгого опроса такая беседа получалась.

Рассказал я дедушке про битюгов — гнедого и чалого, про ременную сбрую с блестками, про колеса на железном ходу, про горбоносого Саньку и про его отца, у которого борода с бровями срослась.

— Санькой, значит, сына зовут?

— Санькой отец его кричал.

А отец ли?

Отец… Похожие.

— В какую сторону они поехали? Мне трудно было объяснить.

— На восток взяли и к северу немножко, — помог мне Ленька.

— Так, — ободрил Леньку дедушка.

— Про дорогу мы старшего спросили, — вспомнил Зинцов. — Сказал, что в другую сторону у них дорога, нашей не знают.

— Это он или следы путал, или совсем про другую дорогу намекал. С беднотой ему не по пути, должно быть.

— А Костиного отца, — указал на меня Ленька, — знает. «Солдатов сын», сказал.

— Отца знает — тогда наверняка и дорогу знает, — сделал вывод дед Савел.

— Еще что видели и слышали? — опираясь ладонями на стол, чтобы подняться, спросил дедушка.

— Все, — сказал Ленька.

При этом слове и Костя Беленький и Павка Дудочкин, напряженно и встревоженно слушавшие наш отчет перед старым лесником, облегченно вздохнули. Ленька, локтями отодвинувшись от стола, шевельнулся на лавке, словно гора с плеч свалилась.

— Еще молоток, — сказал я.

И снова все замерли в ожидании, вопросительно смотря на деда.

— Какой молоток?..

Дед Савел, развернувшись на лавке, уставился на меня в упор. Глаза его расширились, словно я произнес что-то страшное, непозволительное.

— Какой молоток?! — переспросил он сорвавшимся глухим голосом, от которого у меня перехватило в горле.

— Молоток… Большой молоток, — выговорил я. — Тупоносый.

— Ну!..

Дед Савел придвинул ко мне лицо.

Я чувствовал на себе осуждающие взгляды товарищей, которые говорили: «Все кончилось хорошо. Все кончилось. Зачем тебе еще нужно было!».

Слова в голове не вязались между собой. Растерянно глядя деду в глаза, словно прося извинения за ошибку, которой не понимаю, я выпалил в отчаянии:

— Стукнул по пню… а потом по дереву…

Дедушка обмяк и осел на скамейке, словно опустился в подтаявший снег.

Это была долгая, неизмеримо долгая тишина.

— Неужели Пищулин с жуликами заодно действует? — произнес, наконец, дедушка в раздумье.

Мы молчали.

Дед Савел поднял голову и выпрямился.

— Ничего, Квам, ничего! — кивнул он, обратив внимание на мой удрученный вид. И уже совсем бодро добавил:

— Все перемелется — мука будет… Верно, Павел?

— А ты что же это, брат, про молоток-то забыл? — через меня дотянулся дед Савел до Зинцова и провел ему по волосам «встречь шерсти». -Не видал, может быть?

Но и за шутливым тоном лесника слышались нескрываемое волнение и тревога, причины которых мы не могли разгадать. С нетерпением, какого мы не замечали за дедом до сих пор, ждал он ответа на свой вопрос.

— Видел, — уверенно отозвался Ленька.

— Стукнули, значит, по пеньку?

— Стукнули.

Мы настороженно наблюдали, как подействует на дедушку такой ответ. В течение нескольких минут никто из нас не обронил ни слова.

— Вот что, соколики, — вдруг сказал дедушка твердо, приняв, по-видимому, важное решение. — Уважьте-ка лоскуток бумажки.

Костя Беленький, отделив свои записи, перевернул тетрадь на чистый лист и подал ее.

— Ну, а вам — по шалашам, — стараясь казаться веселым, посоветовал наш добрый покровитель. — Теперь все в сборе.

Стараясь не шуметь, мы потихоньку вышли из сторожки. Дед Савел остался в опустевшем доме наедине со своими думами.

Четвероногий почтальон

Взволнованные многочисленными событиями дня, непонятной тревогой дедушки, долго не засыпали мы в эту ночь. Над шалашом гудели комары, звенели в чистом ночном воздухе отчаянно и тонко, пробиваясь к нам через щели. Под дальним берегом озера гулко ухала выпь, дико хохотало ночное пугало — угрюмый филин. Впросонках подавали голоса другие, должно быть кем-то потревоженные, птицы. Невидимый зверек хлопотливо бегал вокруг шалаша маленькими торопливыми шажками, с робкой осторожностью царапал кору деревьев, шуршал тростником, будто устраивал себе постель за чуткой стенкой, по соседству с нами.

Полюбили мы свой лесной шалаш.

Каждую ночь, лежа в нем, странно было думать, что неподалеку от тебя спят или разгуливают преспокойно разные зверушки, неслышно пролетают ночные птицы; может быть, голодная лиса гонит зайца, колючий еж захоронился в траве под стенкой, выслеживая глупого мышонка, или огромный сохатый, вскинув тяжелые рога и настороженно прислушиваясь к каждому звуку, беззаботно проходит мимо нашего зеленого жилища.

Возвратившись от дедушки в шалаш, мы и о звездах переговорили и всех лесных зверей перебрали.

Лежа в постели, Костя Беленький любит вести такие беседы, а мне больше нравится слушать их.