— А куда они денутся? — усмехнулся державший свечу мордоворот. — Все дело лишь в том, насколько сильно они успеют перед этим обуглиться. Упрямая стерва, — кивнул он на Сидоровскую. — Сестренка уже была готова «поплыть», а эта ее подзуживает, не хочет помочь ни себе, ни сестре. Пришлось рот заклеить. Баба, а выносливая… Успела нам здесь таких ужасов наобещать, когда ее муж вернется…
— Он не вернется, — уверенно сказал Смокотин. — А вот вы, мадам, заканчивали бы свои игры в партизанов на допросе. Поняли уже, к чему это приводит?.. А ты, богатая вдовушка, пожалела бы сестренку. Неужели тебе денег жалко, а ее — нет? Нам ведь тоже большого удовольствия эта процедура не доставляет. Подписала бы бумаги и разошлись по-мирному. Проживете вы без этих денег, зато останетесь живыми, здоровыми и красивыми. Ты сестру не слушай — глупая она. У нее муж — мент, она от него всяких глупостей наслушалась. Никто вас убивать не собирается. Если бы хотели, давно вас уже порешили, а подписи подделали… Не хочешь? Зря. Сейчас мы твоей сестренке ногти начнем вырывать, затем — зубы… Ночь долгая, никто сюда за вами не придет, это только в фильмах спасители в самый неподходящий момент заявляются… А если ты слишком долго упрямиться будешь, мы заставим тебя глазик твоей сестренки проглотить. Знаешь, как глазик выдавливается? Берешь ложечку, вставляешь в глазницу, и глазик сам на нее падает… Дай ей нашатыря, Семен, — сплюнул он от досады. — Совсем баба плоха стала — от слов в обморок падает… А что я такого сказал? Вот когда делать начнем…
Он подошел к Сидоровской и одним рывком содрал с ее лица пластырь.
— Что упрямишься, коза? Что сестру с толку сбиваешь? Или тебе это все удовольствие доставляет? Может, ты — мазохистка?
— Вы… все равно… нас убьете, — голос у девушки стал хриплый и был едва слышен. — А так… может быть, что-нибудь… случится… придут… спасут нас…
— Да никто не придет, — отмахнулся Смокотин. — Даже если вам пасти открытыми оставить, все равно ваши вопли никто не услышит — пустырь кругом. Покойный Бородинский злую шутку с вами сыграл, домик здесь отстроив. Тишины хотел… Вот и получил. А лейкопластыри эти только для того, чтобы вы нас своими воплями не оглушили, — он повернулся к одному из бандитов и распорядился: — Сними лейкопластырь со второй бабы. Пусть вопят, сколько влезет… А где девчонка? — огляделся он. — Где наш маленький, но… очень большой козырь?
— В соседней комнате, — услужливо подсказал тот. — Заперли мы ее там, чтобы под ногами не путалась. Привести?
— Приведите, — сказал Смокотин. — Раз ей сестры не жалко, может, хоть дочку пожалеет.
— Нет! — закричала Бородинская. — Нет, не надо! Я подпишу! Все подпишу… Все, что хотите, сделаю, только не трогайте ребенка…
— Вот это совсем другое дело, — обрадовался Смокотин. — Слышу голос разума. Зачем было так долго терпеть, страдать и мучиться?
— Бьют они нас, Таня, — прохрипела Сидоровская, — Убьют…
— Может, хоть ребенка пожалеют, — с мольбой взглянула на Смокотина Бородинская. — Ведь не убьете вы девочку? Не тронете ее? Маленькая она совсем… Неужели у вас на нее рука поднимется?
— Конечно же нет. Будешь вести себя паинькой, не только она, а все живы-здоровы останутся, — пообещал бандит. — Ну так что, договорились? Подписываем?
— Да, — тихо сказала Бородинская, — Я все сделаю. Только ребенка отпустите.
— Сейчас пусть отпустят! — крикнула Сидоровская, и тут же подскочивший Смокотин наотмашь ударил ее по щеке:
— Заткнись, стерва!
— Сейчас отпустите, — потребовала опомнившаяся Бородинская. — Сейчас! Иначе ничего не подпишу!
— Подпишешь! — сквозь зубы пообещал Смокотин. — Сейчас мы твое отродье сюда притащим и на части рвать будем. Так ты не только подпишешь, но и на коленях умолять будешь, чтобы мы согласились тебя к нотариусу отвезти… Ведите ребенка!
— Я подпишу! — крикнула Бородинская, — Не надо! Я подпишу! Все подпишу!
— Убьют они нас, Таня, — с трудом выдавливая слова, сказала Сидоровская. — Убьют, как только ты подпишешь…
— Пусть убьют, но хоть мучить не будут, — ответила Бородинская. — Не могу я все это переносить… А может быть, хоть ребеночка пожалеют. Ведь пожалеете? Люди вы или нет?!