Охотники за удачей

Врублевский повернулся и посмотрел на застывших в дверях «шерстневцев». Одного из них он знал — гориллообразная фигура Миронова заполняла собой весь дверной проем. Врублевскому показалось, что он смотрит на него с какой-то сочувствующей жалостью.

— Не дергайся, — предупредил светловолосый парень, демонстрируя Врублевскому тяжелый коротко-ствольный револьвер. — Иначе схлопочешь пулю в живот… Долго же мы за тобой бегали. Шерстнев хочет тебя видеть. Желательно — дохлым… На ловца и зверь бежит, а? Удачный сегодня день выдался — и тебя отловили, и соплячку нашли. Сейчас снимем ее с крыши и поедем в…

И тут произошло то, чего Врублевский ожидал меньше всего. Миронов сложенными «в замок» руками ударил своих подельников, отбрасывая их назад, захлопнул дверь и привалился к ней, надежно баррикадируя собственным телом.

— Беги, — кивнул он Врублевскому. — Быстро!

— Но…

— Открой, Мирон! — закричали из-за двери. — Ты что, спятил?! Открой, сука! Открой, стрелять буду!

— Беги, долго я их не продержу — задвижки на двери нет, — спокойно глядя на Врублевского, повторил Миронов. — Беги… И помни: не бандита спасаю, а офицера… Беги!

Словно очнувшись, Врублевский бросился к окну, ухватился за раму, подтянулся и с трудом, обдирая бока и плечи, вывалился на крышу. Заметив огромную полуразрушенную печную трубу, побежал к ней, с трудом удерживая равновесие на обледенелой жести крыши. Девочка сидела за трубой и смотрела на него широко распахнутыми глазами, в которых плескался ужас, граничащий с безумием.

— Не бойся, я — друг, — сказал Врублевский. — Иди ко мне… Меня послал Толстяк. Я друг Наташи, твоей тети… Не бойся, сейчас мы с тобой уедем отсюда…

Он поднял ее на руки и заспешил к пожарной лестнице. Когда он встал на первую ступеньку, в глубине чердака гулко и раскатисто ударили выстрелы. Сначала два, и через несколько секунд третий, контрольный. До хруста сжав зубы, Врублевский взялся за холодные металлические поручни и, крепко прижимая к себе одной рукой девочку, начал спускаться.

— Не бойся, — бормотал он, — держись за меня крепче и ничего не бойся. Ничего не бойся. Не бойся.

У края крыши появилось чье-то лицо. Бандит прицелился было в торопливо спускавшегося Врублевского, но взглянув на окна дома напротив, стрелять не решился. Что-то крикнув своему напарнику, засунул пистолет за пояс брюк и последовал за Врублевским.

— Не бойся, — как заклинание, шептал Врублевский. — Ничего не бойся. Держись за меня и не бойся.

«Догонят, — с тоской подумал он про себя. — Не убежать мне с ней… Машина с Ларисой стоит на соседней улице, и бежать до нее метров сто пятьдесят-двести, да еще с ребенком на руках… А я без оружия. Не успеть…»

Когда до земли осталось метра полтора, он решился па прыжок. Асфальт больно обжег подошвы ног, но спружинив, Врублевский сумел сохранить равновесие и, чуть прихрамывая, бросился в сторону подворотни. За спиной послышались топот и чье-то тяжелое дыхание.

«Почему они не стреляют? Не рискуют убивать на улице? Доведут до арки, и уж там… Впрочем, могут и на улице… Кажется, это конец, и все было напрасно…»

Задыхаясь, он вбежал в арку. До машины, за рулем которой сидела Лариса Устенко, оставалось метров двадцать, но за его спиной уже отчетливо и страшно щелкнул взводимый курок…

А потом время словно замедлило свой бег. Как в замедленном кино Врублевский увидел силуэт высокого широкоплечего человека, шагнувшего в полумрак арки навстречу ему. Человек молча и несколько картинно, словно он был в тире, поднял руку с пистолетом…

Крепко прижав к себе девочку, словно желая закрыть ее своим телом, Врублевский вжался в холодную стену и закрыл глаза…

В полузакрытом пространстве арки прозвучавшие выстрелы были подобны раскатам грома. Один, другой, третий… И глухой стук падающих на асфальт тел… Все еще не веря в происходящее, Врублевский открыл глаза. Преследовавшие его бандиты лежали на земле, сжимая в руках так и не пригодившиеся им пистолеты. А в полумраке арки стоял Сидоровский и с ненавистью смотрел на Врублевского поверх вороненого ствола…

— Связалась я с вами на свою голову! — причитала Устенко, в бессильной ярости бросая то на Врублевского, то на Сидоровского выразительные взгляды. — И зачем я только с вами связалась! Ведь как чувствовала!.. Ой, дура! Ну, я и дура!

— Помолчи, — сухо попросил Сидоровский, заботливо убаюкивая сидевшую у него на коленях девочку. — Ты мешаешь мне думать…

— Я ему мешаю! — возмутилась она. — Я помогаю, а не мешаю! К несчастью — помогаю! И откуда же вы свалились на мою голову?! Сперва спрятать на пару дней, потом сходить в квартиру за скрипкой, потом в машине пять минут подождать… У-у!.. Дождалась! Доездилась! Допряталась!

— Может быть, действительно помолчишь? — предложил Врублевский. — Тебе-то что грозит? Это нам надо думать, как выпутываться…

— Что мне грозит?! — она даже задохнулась от негодования. — Ты спрашиваешь, что мне грозит?! Да меня прирежут! Меня пристрелят! Меня задушат и утопят! Меня… Думаешь, они не узнают, кто вам помогал?! Еще как узнают! Ох, и дура я! Дура! Дура! Дура!