Охотницы

Внезапно боль прекращается. Скатывается с моей кожи волнами, оставляя за собой странный, мягкий комфорт, который утешительным приливом опускается с головы до самых кончиков пальцев на ногах.

И все равно я прожигаю Киарана взглядом и спрашиваю:

— Что ты со мной сделал?

— Дал тебе мягкий седатив. — Он изучает меня. — Предполагалось, что зелье успокоит тебя.

— Я уверена, что он бы сработал лучше, если бы так меня не бесил, — отвечаю я. — Ты мог предупредить, что эта штука вызывает такую адскую боль.

— И что бы от этого изменилось? Тебе все равно пришлось бы выпить его и страдать. — Он придвигается ближе и жестом показывает мне, что нужно перевернуться на живот. — Мне нужно убрать твою… что бы это ни было.

— Пеньюар, — отвечаю я, прижимаясь щекой к подушке. — Из Парижа. Ты так долго живешь и до сих пор не научился различать женскую одежду?

Киаран подхватывает мой пеньюар пальцами, словно пытаясь выяснить, как он снимается.

— В течение моей жизни одни и те же вещи назывались слишком большим количеством разных слов. И мне совершенно не интересно запоминать их все.

— МакКей, прекрати заниматься ерундой и просто срежь эту проклятую ткань! — Видя, что он смотрит на меня, я добавляю: — У меня еще осталось некоторое достоинство, как бы ты его ни презирал. Я отказываюсь позволять тебе раздевать меня.

— Если настаиваешь. — Меч Киарана появляется словно ниоткуда и вспарывает мою ночную рубашку на спине. — Вот. Твоя дорогая французская одежда испорчена во имя некоего невразумительного упоминания пристойности. Надеюсь, ты довольна.

Тяжелая прядь сияющих черных волос спадает ему на лицо. Когда Киаран убирает ее, я позволяю взгляду задержаться на нем дольше обычного. Я изучаю его высокие скулы, квадратный подбородок, то, как его волосы завиваются на концах. Он набирает пальцами синевато-серую пасту из нового флакона. Раздвинув разрезанные края пеньюара, он проводит пальцами по краям моих ран. В отличие от выпитого мной настоя, это лекарство мгновенно убирает боль.

Я закрываю глаза и — всего лишь раз, из-за больного состояния! — позволяю себе расслабиться под его прикосновениями, почувствовать комфорт оттого, как кончики пальцев задерживаются на моей спине. Я начинаю понимать, почему люди ищут близости, почему их так тянет к ней. Почему она манит их, обещая забыть обо всех ужасных и разрушительных воспоминаниях.

— Что тебе снилось? — спрашивает Киаран.

Меня так удивляет этот вопрос, что я не знаю, как ответить.

— Что?

Киаран вытаскивает из сумки щипцы.

— Твой сон. Тот, что снился тебе, когда я вошел.

Киаран не понимает, что у меня лишь один сон, один кошмар. Постоянное напоминание о моем поражении. Моей слабости.

— Я думала, мы не собираемся переводить все на личный план, — говорю я. — Сны — это личное.

— Кэм, я вытаскиваю шипы из твоей обнаженной спины. Это уже личный план.

Я молчу. Онемение начинает охватывать мое тело, и я теряю ободряющее ощущение прикосновений Киарана. Если я закрою глаза, то усну. И кошмар придется повторить так или иначе.

Прежде чем успеваю передумать, я шепчу:

— Моя мать… Мне снилось ее убийство.

Я больше не чувствую его рук, но ощущаю, как Киаран напрягся.

— Ты видела, как это случилось?

— Айе, — шепчу я.

Теперь он знает мой самый мрачный секрет — воспоминание, которое рушит все тщательно возводимые стены контроля, пока от меня не остается лишь темная часть, которая убивает.

Я никак не могу противостоять кошмару, проваливаюсь в него.

Я кружусь в белом платье в зале для приемов, наполненном канделябрами и лампами, окруженная людьми в черных костюмах, пышных платьях и пастельных юбках. Оркестр играет быструю шотландку, и я танцую до боли в ногах.

А затем я снаружи, вдыхаю прохладный ночной воздух. Я слышу звуки борьбы и приглушенный крик. Выглядываю сквозь садовые кусты на улицу. Там на брусчатке под дождем лежит фигура, и белое платье расплескалось вокруг нее, пропитавшись алым.

Еще одна женщина сидит на корточках у неподвижного тела, ее яркие глаза мерцают неестественно зеленым в свете уличных фонарей. Я вижу кровь, текущую по ее длинной белой шее. Ее губы растянуты в яростной улыбке, обнажающей заостренные зубы, которые мне не забыть до самой смерти. Потому что я немедленно понимаю, кто эта женщина, и осознаю, что сказки моего детства правдивы: фейри существуют, и они — монстры.

Фейри своими бритвенно-острыми ногтями вскрывает грудь мертвой женщины и вырывает ей сердце.

Мои глаза крепко зажмурены, я отчаянно пытаюсь подавить воспоминания, затолкать их как можно глубже, где им самое место.

— Прости, — говорю я.

Я сама не знаю, за что прошу прощения. Я ведь ничего ему на самом деле не рассказала. Даже о том, как ночь, когда он вырвал сердце красного колпака, вернула меня в ту часть кошмара, где фейри смотрит на труп моей матери и произносит слова, которые я тоже никогда не забуду:

Алый идет тебе больше всего…

Киаран склоняется ко мне и прижимается своим лбом к моему. Я не отстраняюсь.

«Останови эти мысли, — прошу я про себя. — Скажи, что ты сломлен так же, как я».