Охрана

Никому не мешая, Николай удачно, без тычков слева-справа и сзади-спереди, вписался в шаркающие потоки людей, вошел в вагон, повернул вправо, но увидел пустоту в заднем по ходу поезда тупичке в салоне, почуял резкий запах, напрягся, заработал локтями, не успел, однако, опередить всех желающих покинуть это место, вонючее, затхлое, неуютное – аж в глаза никому не хотелось смотреть, такое это было вонючее место, и воткнулся он в спину молодую, крепкую, зло напрягшуюся. Затор. Как в автомобильной пробке. На целых две остановки. Ни туда, ни сюда. Женщины, не стесняясь, доставали из сумочек носовые платки, мужчины кривили лица, всех тянуло к выходу, всем хотелось свежего воздуха. Но выхода не было. Электричка с шумом влетела в жерло земли и мчалась по расписанию, не обращая внимания на мелочи жизни.

Мелкий человек, даже не алкаш, а, может быть, уже и не бомж и тем более не бич, лежал, вонючий, на сиденье и храпел смело, задиристо, будто назло всем, будто и не спал он вовсе, а играл спектакль перед сгрудившимися над его вонью пассажирами. Играл хорошо. Вонючий храп по децибелам превышал надрывный воющий шум загнанной в бетонную узкую трубу электрички. Людей коробило. В вагоне равнодушных не было. И не было в вагоне выхода.

Особенно тяжело переживал эти минуты Николай Касьминов, бывший офицер, бывший лыжник районного масштаба, но мужик хороший и в деле, и в быту, и в застолье. Пили они вчера до полуночи. Потом, возвращаясь домой с бывшим зампотехом роты, добавили по сто двадцать пять граммов, замазали все это, водочное, поминальное, святое, двумя бутылками темной «Балтики» девятого номера, крепкого. До военного городка добрались они медленным коровьим шагом – так коровы бродят по лугу после дойки, когда им совсем уж некуда спешить. Бывшим, в данном случае пенсионерам, тоже вроде по положению спешить особо некуда, а может быть, и незачем. Бывший он и есть бывший. Отработанный материал. Огородик. Дешевая водочка. А то и самогоночка – она всегда в селе была и была она всегда намного дешевле водки и спирта, даже того спирта, ядовитого, музыкального, под названием «Рояль», которым травились русские мужики в первую половину последнего десятилетия двадцатого века в одиночку, парами, тройками, а то и всей компанией сразу – за компанию-то чего только не сделаешь, на миру-то и смерть красна. Вот ведь чертовщина какая! Травились мужики, травились, но все не отравились, самые крепкие из них выдюжили, одолели музыкальный спирт, не дали ему всю Русь отравить, выжили, порадовались и на радостях, видать, все строем в бомжи подались. Крепкий народ. Ничего не скажешь. Мало того, что всякая ему вонь нипочем да холод собачий, да вши с блохами, да немытость и нечесанность вековая, так ведь еще и смелость у них, у бомжей русских, потрясающая! Сами подумайте, разве смог бы какой-нибудь иной бомж так вот лежать, храпеть и вонять при всем честном народе!

Бывший зампотех роты, прощаясь с Касьминовым, подарил ему несколько таблеток антиполицая, чтобы по утру в конторе лишних разговоров не было, но антиполицай не спас Касьминова от его личной беды похмельной: очень уж обострялось у него с крутого бодуна обоняние, не выносил он в такие нехорошие дни разные плохие запахи. А тут не запах, а густая вонь русского бомжа – хоть изолирующий противогаз надевай, хоть в йоги поступай.

На станции Новослободской вагон быстро опустел. Но также быстро заполнился новыми пассажирами. Хлопнули двери, закрылись. Николай, на перроне вздохнувший свободно, тряхнул коротко стриженой головой, и так хорошо ему стало, что он даже не успел посочувствовать людям, по случаю оказавшимся в газовой камере вагона метро; их недоуменные лица с носовыми платками у ртов скрылись в тоннеле.

«Мразь!» – грубо выругался крупный мужчина в летнем бежевого цвета костюме, тоже, видимо, не выносивший плохие запахи с крутого бодуна.

Николай глянул на него, непроизвольно сунул в рот еще одного антиполицая, но быстро сообразил, что бежевый пассажир отругал не его, а супер классного исполнителя вонючей роли, и мысленно укорил себя: «Рано таблетку принял, трус несчастный. Боишься всего на свете, как малышок».

Ругал он себя напрасно. Потому что бояться ему было чего. А когда есть чего бояться и боишься этого, то это не трусостью называется, а как-то по-иному. Впрочем, быстро подошел поезд, свежий, с какими-то даже приятными на изысканный с похмелья вкус Николая Касьминова запахами, и он быстро переключился, хотя неприятный осадок у него все-таки остался.