Конечно, этот «извозчичий двор» со всем его хозяйством требовал большого присмотра. Присмотр этот ближайшим образом осуществлялся заведующим наружным наблюдением. Этим заведующим с незапамятных времён был некий Дмитрий Васильевич Попов. Это был мужик смышлёный, прошедший всю службу наружного наблюдения с азов. Потихоньку да помаленьку этот Попов стал как бы одним из столпов отделения. Так он на себя и смотрел. Начальства он на своём веку переменил и перевидел много; начальство это приходило и уходило, а Попов всё по-прежнему сидел на своей «забронированной» позиции и стал казаться всем, начиная с директора Департамента полиции до начальников Московского охранного отделения, каким-то авторитетом, по крайней мере в вопросах техники наружного наблюдения, знания филерской службы и даже знания в лицо многих деятелей революционного подполья. Попов за свою многолетнюю службу располнел, «обуржуился» по виду, прилично одевался, вообще изображал благовоспитанного человека, но говорил на каждом шагу «хоша» и не особенно нуждался в носовом платке. Пьяным я его не видел, но пропустить «пивка» он не упускал случая.
Он знал хорошо моих братьев, которым пришлось прослужить офицерами для поручений в Московском охранном отделении в самые тяжёлые дни 1905 года, и он с самого начала моего вступления в должность стал выказывать мне как бы особую доверительность и преданность. Моё особо хорошее отношение и доверие к Попову, по какой-то семейной традиции, были точно неизбежны. А Попов любил оказать своему начальнику разные мелкие, вовсе не служебные услуги, и иногда не так-то легко можно было отделаться от этих услуг, навязчиво вам предлагаемых. Мне лично Попов не нравился — ни ранее, до моего вступления в должность, когда я при случайных посещениях отделения встречался с ним, ни после приёма отделения, когда Попов оказался моим подчинённым.
Весь его прошлый опыт, всё знание им техники наружного наблюдения не могли покрыть его отрицательных качеств. Попов «зажился» в Московском охранном отделении, как заживается на одном и том же месте прислуга. Чувствовалась необходимость освежить эту должность и удалить на покой Попова. Так, однако, была велика заскорузлость в Департаменте полиции, что не так просто было убедить начальство в необходимости этой перемены, и только с приходом к власти генерала Джунковского в качестве товарища министра внутренних дел и подчинением ему дел Департамента полиции мне легко удалось убедить его удалить Попова на покой в отставку с приличной пенсией.
Джунковский легко «ломал», так как не чувствовал пристрастия и влечения к делу, ему по ошибке порученному, и, будучи предубеждён против жандармской полиции вообще, а против охранной в особенности, с нескрываемым удовольствием выслушал от меня доводы к удалению Попова. На этот раз его административное недомыслие послужило к добру. Чаще оно, конечно, вело к худу.
Расскажу, кстати, о Джунковском по моим встречам и служебным отношениям с ним за время с 1912 года по день его отставки в 1915 году осенью. Я мельком упоминал о нём и ранее.
Представляясь в июне 1912 года московскому губернатору, Свиты Его Величества генерал-майору Джунковскому, по случаю вступления моего в должность начальника Отделения по охранению общественной безопасности и порядка в г. Москве, я отлично представлял себе, какого сорта человека и администратора я вижу перед собой.
Быстрое восхождение по служебной лестнице, головокружительная карьера, легко возносившая заурядного по уму и способностям гвардейского капитана до высших в государстве должностей, и твёрдая уверенность в прочных связях в высшем обществе, по-видимому, вскружили голову генералу, и он к описываемому времени чувствовал себя «опытным администратором».
Воспитание в условностях света и привычка быть своим в самых высших слоях общества чувствовались сразу. Чувствовалось сразу же и его внутреннее предубеждение против порученного ему дела, так как генерал щепетильно старался не касаться политического розыска, какой-то там «секретной агентуры», «шпионов», как он, вероятно, образно мыслил, простодушно, но уверенно полагая, что любой подчинённый ему исправник Московской губернии, им выбранный из неудавшихся гвардейских офицеров, гораздо лучше любого «охранника» исполнит поручение, данное ему московским губернатором.